Погоди, нахмурился он, я не очень понимаю всего этого. Зачем? Ты уверен, что это все нужно?
А тебе и не надо понимать! Для этого есть я! Родион улыбнулся и широко развел руки, выпятив грудь. Я все сделаю в лучшем виде, денег много не заработаем, но зато твоя выставка станет просто бомбой! Народ будет ломиться в двери и томиться в очередях! Крутняк!
А если у меня не получится?
Чего не получится? искренне не понял Родион.
Картины, портреты не выйдут. Начну, а потом брошу?
Не верю! А если и не выйдет, фигня! Решим как-нибудь, не парься! Но пи-ар точно лишним не будет.
Пи-ар?
Не забивай голову.
Давай мне координаты, кто там тебя заманивал на телевидение, разберемся, отмахнулся Родион.
Официант поставил перед ними огромное блюдо с шашлыком, зеленью и свежими овощами.
Когда они уже шли, разомлевшие и довольные, обратно к метро, Родион забрал его телефон и показал, как включить автоответчик и заставил надиктовать послание, призывающее всех с деловыми предложениями звонить агенту.
Все будет путем, точно! на прощание сказал Родион, прежде чем нырнуть в толпу и моментально в ней раствориться.
Он же неспешно пошел домой, решив, что пройдет столько, сколько сможет, а уж потом поймает маршрутку. Ноги начинали ныть, спина им вторила, не стоило забывать, что он уже не мальчик.
То, что телефон звонит, он понял только когда свернул с проспекта в тихий переулок. Звонил сын.
Дед, вместо приветствия гаркнул он, ты там чем, вообще, занимаешься?
И тебе добрый вечер, подавляя раздражение, ответил он, как поживаешь? Как Пашка и Вера?
Да как все, оболтусы. Еще и на тебя насмотрелись, теперь учиться вообще не заставишь. Зачем, если можно как дед?
Что-то я не понял.
Ты там что, с катушек съехал? Может, тебя уже врачам показать надо? Ты нашел, чем заняться, с голыми бабами фотографироваться. Все никак не уймешься? Славы тебе хочется, да? Да ты бы лучше...
Он выключил телефон, нажимал кнопку, пока экран не погас, и осторожно убрал его в рюкзак.
Дети. Плоть от плоти. Маленькие ладошки. Страх а вдруг болезнь, а вдруг кто обидит, а вдруг... Поцарапанные коленки, разговоры о космосе и о будущем, чтение книг и просмотр диафильмов в темной комнате на простыне, кое-как повешенной на стене... Простуды, горчичники, врачи. Школа, двойки и пятерки. Радости и огорчения, прогулки в соседнем парке, санки, визг, снежки и радость. Где это все? Будто и не с ними было, кто-то другой прожил бок о бок почти двадцать лет: они с женой, уже не любя друг друга, жили вместе, ради детей и что в итоге? Выволочка от сына. Хорошо, что дочь не позвонит она считает себя выше этого, выше общения с непутевым отцом. И может она и права?
И все же, как бы он себя не убеждал, ему было обидно услышать от сына такое. Еще недавно он бы впал в тоску, купил бы маленькую бутылку водочки по дороге домой и выпил бы ее в одиночестве, но сегодня он почувствовал злость, ту, которая в молодости заставляла его делать глупости, лезть на спор на крышу или прыгать с поезда. С годами он научился направлять злость в нужное русло, и сейчас этим руслом была работа над «Тружениками».
Еще несколько недель пролетело незаметно. Он взял на работе отпуск и все время только и делал, что рисовал. Его почти никто не беспокоил: автоответчик в телефоне посылал всех звонивших к Родиону, а сам Родион сообщал раз в день, что предложений стоящих нет, но надежды терять не стоит.
Он только усмехался и продолжал работать. Он чувствовал себя не помолодевшим, он чувствовал себя другим: никогда, даже в молодости, у него не было этой поразительной легкости. Результат его, конечно, волновал, но совсем иначе. Ему было не интересно, что скажут другие, он вступил в соревнование с самим собой и ни с кем больше, и это было захватывающе. Иногда были дни, когда ему категорически не нравилось, что он сделал вчера, и он убирал холст, брал другой и начинал все снова. Это он-то, кто всегда пытался исправить то, что не нравится и так мучился, если переделки ни к чему не приводили.
Он ощущал, как течет время, он сам был метрономом, который отсчитывает секунды, но даже это его не пугало. Он, так давно тренировавшийся в смирении, с удивлением обнаружил, что уже стал смирным, сам того не заметив, и что это состояние не ограничило, а, напротив, помогло ему, сделав неуязвимым для оценок окружающих. Он был полон тихого счастья и каждое утро, едва открыв глаза, улыбался, глядя в потолок и наделся, что еще сегодня оно продлится, хотя и понимал, как ни крути, тянуться вечно так не будет.
Первый рабочий день выдался мрачным, ветреным и дождливым, пришлось отказаться от мысли идти пешком, а автобус застрял где-то в пробках и он чуть не опоздал на службу, но все-таки по дороге купил отличную пиццу и осетинский пирог: так было заведено, каждый, после отпуска приносил какие-то гостинцы.
Мог бы не стараться, процедил Валентин, лениво вставая со стула. Нашим ты все равно не станешь, произнеся это так, будто должность охранника могла хоть для кого-то быть вершиной мечтаний. И каким ветром тебя к нам вообще занесло?
Он прекрасно знал, что коллеги считают его немного ущербным, уж больно не походил он на них, но не ожидал такой встречи.