Своей внешностью и повадками Напханюк напоминал Альбине Станиславовне ее однокурсника, студента из ее группы по фамилии Гончаренко. Из-за тупости и лени в институте его называли Балбес. Ничего экстраординарного, среди будущих учителей таких было немало. Но на фоне общей серости Гончаренко выделялся каким-то особенным животным бездушием. Он не успевал ни по одному предмету, и его бы давно уже отчислили из института, если б не его мать. Она заведовала аптекой в областной больнице и снабжала нужных людей в деканате дефицитными лекарствами. Только благодаря своей матери он и «учился». Чтобы хоть как-то подсобить своему дитяти в учебе, его мать заказала ему очки с простыми стеклами в круглой оправе. При общении с преподавателями на очередной пересдаче зачета или экзамена Балбес, как лучший ученик Станиславского, входил в образ и цеплял эти знаменитые на весь институт «велосипеды» себе на нос, отчего, конечно же, перевоплощался и выглядел еще более нелепым, чем без них. Но на некоторых педагогов его очки производили должное впечатление, и они, угрызаясь совестью, думали, что Гончаренко загубил свое зрение, изучая их предмет.
Однажды Гончаренко попросил у Альбины передрать ее конспект по «диалектическому и историческому материализму» и упорно его не возвращал. Подошло
время сессии, и без наличия конспекта, толстой общей тетради в девяносто шесть листов в клеенчатом переплете, исписанной аккуратным почерком, Альбина не могла получить зачет. Пришлось брать Гончаренко за шиворот и ехать вмести с ним за конспектом к нему домой. Он жил в отдаленном районе Херсона, который назывался Сухарное. Здесь обитали зажиточные частные собственники, домовладельцы и огородовладельцы, городские стяжатели сельского типа. От одежды Гончаренко постоянно исходило тяжелое амбре свиных экскрементов.
За высоким забором из серых некрашеных досок стоял вросший в землю особняк, в котором жил Гончаренко. Вокруг утробистого, расползшегося вширь дома, скучилось хозяйственные надворные постройки. Чуть в стороне отдельно стоял дровяной сарай и два хлева. К ним лепилось множество клетушек разнообразных форм и размеров, непонятного предназначения. Между ними, уходящими в землю кирпичными треугольниками, виднелись входы в погреба с массивными амбарными замками на дверях. Кроме свиней, семейство Гончаренко выкармливало кур, уток и гусей. Они во множестве разгуливали по большому загаженному двору, который казался тесным из-за наваленных как попало куч дров и угля. С пронзительными криками под ногами сновали пятнисто-серые цесарки с яркими красными гребешками. У такого же приземистого, как дом сарая, стояли клетки с решетками из ржавой проволоки. Из-за них, в ожидании своего часа, поблескивали влажными глазами кролики.
Войдя в дом через обширные сени, по бокам от которых были пристроены еще какие-то темные сенцы, они вошли в пустую проходную комнату, наполовину перегороженную мелкой рыбацкой сеткой. За ней бегало, порхало, пело, пищало и верещало множество птиц, от обычных уличных воробьев, синиц, щеглов, скворцов и снегирей, до большой, понуро сидящей вороны. Птичий помет корой устилал пол комнаты, запах был соответствующий. Кто-то здесь явно был неравнодушен к пернатым. Но непонятно было, любил он их или ненавидел.
Гончаренко завел ее в комнату с маленьким подслеповатым окном и низко нависшим потолком. Именовал он ее возвышено: «мой кабинет», но из-за беспорядка она больше напоминала захламленный чулан. На искалеченном письменном столе (похоже, на нем не только рубили мясо, но и острили когти хищники) горой лежала всякая всячина: книги, мотки проволоки, флакон с разлившейся зеленкой, напильники, тетради, пожелтевшие таблетки, спирали высохшей изоляционной ленты, банка с вареньем, пучок пакли, наполовину вылущенный подсолнух, велосипедный насос, треснувшая ученическая чернильница, сапожная щетка, обрезки резинового шланга, черепки разбитой тарелки. Все это добро было пересыпано вермишелью. По углам, в виде прикрас, стояли трехногие стулья, а на них, вставленные одно в одно, прохудившиеся ржавые ведра. В развороченной постели на серых простынях валялись засохшие огрызки яблок, конфетные обертки и каблук от ботинка. На полу желтело какое-то пятно. Присмотревшись, Альбина разглядела, что это растоптанное вареное яйцо.
После долгих поисков, больше напоминавших археологические раскопки, с заметным сожалением возвращая Альбине ее конспект, Гончаренко неожиданно расщедрился.
Хочешь, я тебе чаю сварю? спросил он. Только без сахара и заварки уточнил ингредиенты хлебосольный хозяин.
Альбина с удивлением взглянула на него.
Я с вареньем сварю, пояснил Гончаренко. С вишен, без косточков лениво искушал Гончаренко.
Альбина вежливо отказалась, невольно вспомнив о сказочной Бабе Яге, которая припевала: «Покатаюся, поваляюся на Иванушкиных косточках, Иванушкина мясца поевши»
Когда Гончаренко провожал Альбину через двор до калитки, чтобы ее не растерзал привязанный на цепи волкодав, она увидела посреди вплотную подступающего к дому огорода, несколько стоящих в разброд покосившихся крестов.