Отец недоуменно пожимал плечами:
Почему у этого архитектурного шедевра столь утилитарное назначение?
Сын посмеивался.
А во дворце приятнее работать, чем в сарае. Вот, посмотри еще, светлая идея для твоих коллег.
Отец плотнее насаживал пенсне, чтобы повнимательнее рассмотреть, куда еще занесла фантазия сына. Так, что-то похожее на бетонный капонир. У входа на рельсах тележка, точная копия тех, что возят больных в операционную. На «капонире» вывеска: «Зубоврачебный автомат».
Но кабинет дантиста это ведь не артиллерийский блиндаж!
А ты посмотри: то же в разрезе!
Тут уж тележка внутри капонира. Наружные двери задраены. Больному удрать не удастся. И точно видно: сейчас она еще немного продвинется вперед, нажмет колесом на некое устройство, и тут же придет в действие вся хорошо известная Николаю страшная зубоврачебная техника.
М-да... Вот во что трансформировались попытки увлечь сына медициной в гротеск, шарж!
Даже сочинения классиков, которые Николай читал запоем, вызывали реакцию парадоксальную. Никакого почтения к корифеям литературы!
Вот он дочитал «В лесах» и «На горах» Мельникова-Печерского. Вслед за этим с отцовского письменного стола исчезает стопка бланков со штампом «Журнал невропатологии и психиатрии». Через несколько дней на вечернее семейное чтение представляется «Роман в 8 частях П. И. Мельникова «На вулканах». «Роман» был напечатан на оборотной стороне бланков. Читал, разумеется, «автор»:
«Говорят, за Волгой вулканы имеются. Верхнее Заволжье край привольный. Немало промыслов оно в старые годы заезжему немцу показывало. Хочешь маргуны настругивай, хочешь отщекрыгу лепи, а не то так синелью кафтаны обшивай на загувецкий манер да к Макарию свези, потому сказано: «Нижегородский мужик что муки четверик; потряси рассыплется; помочи слипнется; поторгуйся все купит...»
Нужно отдать должное автору пародии: стиль, манера Мельникова-Печерского были подмечены достаточно остро. Особенно его злоупотребление диалектизмами, совершенно непонятными в иных областях России.
Если с письменного стола исчезали бланки «Журнала невропатологии и психиатрии», жди от сына очередной «штуки». Так и бывало. Объявлялось:
«Сегодня вечер великих поэтов. Чтец-декламатор я. Из Шиллера.
Теперь из Гейне. «В театре»...
Даже великих Шекспира и Толстого не пощадило перо юного нигилиста. «Король Лир» трансформировался в драму «Король Пыщ», а Лев Толстой оказался «автором» рассказа «Много ли человеку сельтерской воды надо».
Литературные пародии отец собирал в папку. Перелистывая их в свободную минуту, размышлял в некотором смятении: откуда в сознании сына появилось это кривое зеркало сатиры, через которое преломляются впечатления о литературе, искусстве? Не трансформируется ли юношеский нигилизм в увлечение крайними идеями? И к какому берегу прибьют сына «вешние воды»?
Шел 1914 год. Газеты сообщали о событиях, предвещавших
близкую грозу. В каком-то неизвестном дотоле сербском городишке Сараево студент со странной фамилией Принцип застрелил наследника австро-венгерского престола.
Началась первая мировая война. Всю зиму в свободное от занятий время студент-филолог работал санитаром в одном из московских лазаретов. По окончании первого курса Николай завел разговор о том, что он не может сидеть в тылу...
Впервые за многие годы в доме произошла шумная сцена. Стороны вели себя парадоксально. Отец, глава семьи, вдруг разволновался, расплакался. Мать же оказалась по-мужски логична и тверда. Она поражалась, как это ее сын, человек с таким скептическим складом ума это ведь так ясно читается во всех его литературных пародиях, забавных рисунках, мог пойти на поводу у защитников веры, царя и отечества. Разве он не понимает, насколько эта война чужда всем людям, насильно одетым в солдатские шинели, посланным на убой бездарными генералами. И он, сын и внук врача, хочет добровольно отправиться в армию, стать участником этой трагедии?!
Николай слушал молча. Потом произнес:
Хорошо, я еще подумаю, и ушел на дежурство в лазарет.
Решение сына оказалось для родителей неожиданным.
Он сказал о том, что, наверное, не вовремя пошел на филологический факультет. И, пожалуй, прав был отец, когда пытался так деликатно привлечь его внимание к профессии врача. Он оставляет занятия словесностью и с нового года переходит на медицинский факультет, если, конечно, родители согласятся с потерей одного года. Войне конца не видно, и, наверное, ему все равно придется идти на фронт. А если так, пусть в руках будет не винтовка, а санитарная сумка.
Значит, все-таки врач. Как отец, как дед...
У него какая-то нерусская внешность, заметил Николай.
Когда паровоз поравнялся, прочли на кабине: «Варшавско-Венская ж. д.»
Точно. Иностранец. По-моему, это подозрительный субъект. Франт, игрок, якобы граф, рассуждал Николай о локомотиве, наделяя его человечьими чертами.
Кто-то на платформе заметил: вот, мол, еще одну развалину потащили на свалку в Перерву.