3/II. Как, неужели мне бросать курсы и браться за пробу своего пера, как говорит Нестор Александрович? Бросать курсы?
Чего вы ждете, говорил он мне. Раз вы хотите пробовать писать, так пробуйте скорей, не теряйте времени напрасно. Годы идут!
Знаю и сама, что идут годы, (5/II) да для моего собственного спокойствия мне необходимо курсы кончить.
Кроме того, я сказала, что оно, может быть, и лучше, что я все это время была занята курсами, а не писательством, что за это время ум мой больше созрел, расширился кругозор, явилось знание людей, умение объективно относиться к ним, а значит, может быть, и к темам своего писательства, наконец явилось большее знакомство с литературой, понимание задач ее, определенное собственное отношение к ней и, главное, известный критический вкус.
Все это прекрасно и совершенно правильно, заметил Нестор Александрович, но только знаете что. Лет тридцать тому назад сидели мы в небольшой компании, и Пыпин был с нами. Он и говорит мне: «А что бы вам, Нестор Александрович, написать теперь книгу о Лермонтове; вот подходит его юбилей, оно бы и кстати было». Я тоже, как и вы, стал отговариваться под разными причинами: и материалу еще мало, и со временем будет у меня более зрелое отношение, и все в таком роде. А потом взял и попробовал написать, и теперь, конечно, нисколько не раскаиваюсь .
Я только и могла ответить, что огромная разница между нами и нашими положениями в момент, о котором говорится.
Между прочим, Н. А. мне как-то вскользь сказал:
А вы думаете, моя жизнь сложилась так, как я этого желал? Я вовсе не мечтал о научной карьере и не к науке вовсе стремился.
На мой вопрос: «К чему же?»
Да тоже, пожалуй, к писательству. Вот как вы теперь, мечтал написать пьесу, и вообще писать в области беллетристики. Вот теперь мои писания меня и не удовлетворяют, приходится подыскивать себе разные посторонние вещи, чем бы увлечься. Вот последним таким предметом увлечения был театр, когда я взялся за это директорство , а теперь вижу, что из этого ничего выйти не может: сделать там сколько-нибудь по-своему я не могу; создать что-нибудь тоже не могу: я там связан по рукам и ногам. Хотя и считается, что репертуар в моей власти, но фактически я связан и в выборе пьес. Дело в том, что та труппа, которая имеется в Александринском театре, вся сыграна на бытовые пьесы, которые у нее, надо сознаться, идут прекрасно, значит, что-нибудь вроде Шекспира, Шиллера или другого чего поставить невозможно, иначе получится провал, как в прошлом году в «Гамлете» .
Так почему не набрать новых артистов специально для классического репертуара?
Помилуйте, куда же еще набирать, когда и так 100 человек в труппе! Я предлагал директору такую комбинацию: откупить Суворинский театр в казну и подобрать там труппу исключительно для пьес не бытовых: драм, трагедий, исторических хроник, да вот сколько уж лет твержу об этом, и все безрезультатно.
И неужели из всех 100 человек нельзя выбрать сейчас подходящих артистов, чтобы поставить, ну, например, «Генриха IV» Шекспира? Фальстаф уже есть готовый Варламов , хотя, конечно, можно было бы желать гораздо лучшего.
Это во-первых. А во-вторых, Варламов отказывается учить новые роли, говорит, что у него уже память слаба. Теперь если ему и приходится играть что-нибудь новое, он все от себя несет и из роли мало что остается, ну а с Шекспиром. согласитесь, так поступать нельзя. Кроме того я, между прочим, сам думал о «Генрихе IV» для Михайловского театра для постановки такой пьесы нужны средства громадные, каких у нас нет.
А нельзя разве поставить упрощенным способом, приблизительно по-шекспировски?
Наша публика не пойдет. Еще препятствие время. Репетировать такую пьесу надо по крайней мере месяца 23, не меньше, а мы должны поставить 12 новых пьес в году, иначе сбору не будет. Мы не можем ставить две пьесы в год, как это делает Московский Художественный театр; мы не обладаем таким именем,