Бунин находил в Мопассане как «превосходные» места, так и «сущие пустяки», «пошлые наброски», но считал его (практически повторяя фразу Толстого7) выдающимся в том, что «он единственный, посмевший без конца говорить, что жизнь человеческая вся под властью жажды женщины». Эта власть, можно предположить, также довлела над жизнью и творчеством самого Ивана Бунина, несмотря на его внешне цельный и твердый характер.
Иван Алексеевич Бунин (18701953)
В рассказе «Грамматика любви» мы узнаем о помещике, помешанном на любви к своей горничной и просидевшем больше двадцати лет на кровати после ее смерти в ранней молодости, оставившем после себя тетрадку с нравоучительным обращением: «Тебе сердца любивших скажут:
// В преданьях сладостных живи! // И внукам, правнукам покажут // Сию Грамматику Любви». В этой «грамматике», разбитой на маленькие главы, были собраны «порою очень тонкие сентенции»:
Разум наш противоречит сердцу и не убеждает оного. Женщины никогда не были так сильны, как когда они вооружаются слабостью. Женщину мы обожаем за то, что она владычествует над нашей мечтой идеальной. Тщеславие выбирает, истинная любовь не выбирает. Женщина прекрасная должна занимать вторую ступень; первая принадлежит женщине милой. Сия-то делается владычицей нашего сердца: прежде нежели мы отдадим о ней отчет сами себе, сердце наше делается невольником любви навеки
Обратимся к творческому наследию Ивана Бунина и посмотрим, удалось ли ему добавить что-то существенное в наивную грамматику любви сумасшедшего помещика и в отличие от Мопассана не разочароваться в половой любви, в которой «огромное счастье» неотделимо от «мучительного одиночества», а найти, по убеждению Льва Толстого, любовь «чистую, духовную, божескую».
Словно сговорившись, в том же пятидесятисемилетнем возрасте и так же в разгаре увлечения молодой женщиной, Бунин, как и Горький, приступает к написанию своего главного, во многом автобиографического романа «Жизнь Арсеньева», где создает живописную картину первой и по-настоящему подлинной любви, в которой с высоты писательского и жизненного опыта раскрывает действие ее вечных непреклонных законов.
Сначала подросток Арсеньев ощущает только первые проблески «самого непонятного из всех человеческих чувств» как «что-то особенно сладостное и томящее». Но в этом особенном чувстве, возникающем от «женских смеющихся губ», «звука женского голоса», «округлости женских плеч», «тонкости женской талии», уже есть и что-то «ужасное», приводящее в оцепенение, так что порой он «не мог вымолвить ни слова». В шестнадцать лет «юношеские чувства», усиленные чудными таинствами венчания старшего брата, воплощаются в «счастливое смущение» в присутствии Анхен, «простенькой», «молоденькой племянницы» новых родственников. И во влюбленном молодом человеке, наделенном «обостренным чувством жизни», запускается мощный генератор воображения, поглощающий «романтические виньетки» поэтов усадебной библиотеки и рождающий «жажду писать самому». После отъезда Анхен ее «живой облик» обратился в поэтическое чувство «с тоской вообще о любви, о каком-то общем прекрасном женском образе».
Вместе с поэтическим переживанием любви Арсеньева наполнял «повышенный душевный строй»: «чувство своих молодых сил, телесного и душевного здоровья, некоторой красоты лица и больших достоинств сложения», а также «сознание своей юношеской чистоты, благородных побуждений, правдивости, презрения ко всякой низости». Эта невероятная окрыленность души была готова соорудить новые воздушные замки влюбленности хотя бы из случайного столкновения с пятнадцатилетней худенькой девочкой в сереньком платье, с «трогательно-болезненными губами». Новая любовь на этот раз была «невыносимо прелестна» «белизной ее ножек в зеленой траве» и впитала в себя и «июньские картины» купания в пруду, и «густую зелень тенистых садов», и запахи «отцветающего жасмина и цветущих роз».
Спустя два года Арсеньев встречает свою настоящую любовь. Он, уже публикующийся в «столичных ежемесячниках» начинающий поэт, знакомится в редакции провинциального журнала с тремя молодыми хорошенькими женщинами, и почему-то его выбор падает на Лику, которая всего лишь взглянула на него «дружелюбней и внимательней, заговорила проще и живей». Позже, удивляясь тому, как быстро пролетело тогда время, он определит первый признак «бессмысленно-веселого, похожего на эфирное опьянение» состояния влюбленности как «исчезновение времени».
Варвара Пащенко, прототип Лики, была девушкой «довольно умною и развитою», и в отношениях с нею, подкрепленных ответным, хотя и колеблющемся, как на весах, чувством и нежностью, угадывалась широкая палитра общих мыслей и устремлений. В письме брату Бунин признается, что еще «никогда так разумно и благородно не любил». На его весах любви все, что обнаруживалось на их отрицательной чаше, не принималось всерьез или считалось преодолимым. Он старался донести до нее свои заветные мечты «о будущем, о славе, о счастье творчества», объяснить, что для этого ему нужно сохранять «чистоту и силу души», а ей следует сторониться «пошлой» театральной среды и избавиться от «дурных вкусов и привычек». И хотя она