Для Соглядатая Смурова посмертная мука грешника состоит в том, что «живучая мысль его не может успокоиться, пока не разберется
в сложных последствиях его земных, опрометчивых поступках», то есть свободная от тела мысль «продолжает двигаться».
Если заменить слово мысль словом душа, то это недалеко и от христианского понимания загробных мучений.
Герману («Отчаяние») как-то совершенно не подходят рассуждения, не убедительно ему навязанные его творцом, они, как будто, вкраплены искусственно. Они повторение того, что мы найдем в «Приглашении на Казнь» или в рассказе «Терра Инкогнита»... Вот такой дубляж, многократное повторение одних и тех же мыслей и дают нам возможность думать, что это личные набоковские мысли.
В «Терра Инкогнита» все за смертью есть в лучшем случае фальсификация... «меблированные комнаты бытия», а в «Отчаянии», когда умерший очутится в раю и встретится там с теми кого не любил, то «какая гарантия что... это действительно ваша покойная матушка, а не какой-нибудь демон мистификатор» ее изображающий, оттого и в раю «душа будет пребывать в сомнении!!» В «Отчаянии» найдем мы и одну из причин набоковского неверия это гордость. Если я «не хозяин своей жизни, ...то никакая логика... не может разубедить меня в... глупости моего положения положения раба божьего и даже не раба, а какой-то спички». И хотя беспокоиться нечего, если нет Бога и нет бессмертия но беспокойство продолжается. Казалось бы, «веселый безбожник» мог бы удовлетвориться каким-то своим решением, но, по-видимому, выхода из томления нет. Герману легче принять рослого палача в цилиндре, Мосье Пьера, и с ним вечное небытие, чем «пытку бессмертием».
В начале сороковых годов, в своих стихах Набоков раздумывает неужели и он сам когда-нибудь... но пока смерть еще далека, он все о ней продумает окончательно как-нибудь позже, но иногда ему хочется автора, автора своего земного существования «в зале автора нет, господа»! Набоков не хочет быть «псом тоскующим о хозяине», забывая, что тоска пса вызвана не страхом, а любовью.
В 1945 году в «Подлинной жизни Себастьяна Найта», Найт, молодой писатель, написал это будет его последней предсмертной книгой «Сомнительный Асфодель» на тему о смерти человека. Сам умирающий Себастьян врощен в свою книгу, она эта книга он сам.
Как и Набоков, Найт любит сталкивать, сопоставлять темы, прятать за словами их глубокий, смысл. Но только перед самым своим концом Найт, наконец, начал обладать полной истиной, восхитительной и одновременно простой, и «выбором своих слов автор заставляет нас верить, что он знает правду о смерти и нам ее откроет». Ум первый, по иерархической последовательности, откликается на приближение смерти, затем сосуды, тело, но «демоны» физической немощи покрывают «нагромождением боли» возможность подведения итогов, память о прошлом, надежду и сожаления.
Где-то в страницах шедевра Себастьяна Найта находится «абсолютное решение». Это «абсолютное решение» начертано на мире, который нас окружает. Оно «удивительно по своей простоте», в нем перемешаны все человеческие знания, все идеи философии, религия, искусство.
В другом романе «Потерянное имущество» Найт написал: «Единственно настоящее число это номер один: другие только повторение его». Все они выпали из обычной своей классификации и стали одним целым. Тысячи мелочей выросли до гигантских размеров мир открылся душе.
Но когда эта тайна вот-вот вырвется из уст человека ее познавшего, уже поздно человек умер, мертва и его книга не успевшая открыть, запечатлеть, выразить тайну...
Полубрат Себастьяна после смерти его сам становится Себастьяном. Книга заканчивается так: «Каким бы секретом Себастьян ни обладал, я тоже узнал секрет. Это, что душа это манера существовать, быть, и всякая душа ваша, если вы следуете за ее движениями».
Полубрат становится Себастьяном, играет его роль на сцене жизни и все, кто окружал Себастьяна, окружают нового Себастьяна, но «старый фокусник ожидает за кулисами со своим запрятанным кроликом... и маленький лысый суфлер закрывает свою книгу». Свет гаснет представление кончилось.
Набокову представлялось еще, что память единственное, что дарует бессмертие тому, что нас окружало и окружает. Когда человек забывает предметы, он «обрекает их на умирание» это в «Даре». В одной из позднейших его книг «Прозрачные предметы» уже не человек, а вещи становятся прозрачными. Тут появляется у Набокова новый мотив ностальгии, связанный с чувством своего возможного, уже не отдаленного исчезновения. Будущее не может быть сохранено нашей памятью... Прошлое сияет, просвечивает «через прозрачные вещи, будущее в них не просвечивает», оно та самая пропасть, куда человек проваливается. Это выпадение из времени в вечность. Как бы человек ни был велик, над
вечностью ему власти нет.
Ван и Ада переигрывают, в их общей памяти, раннее их занятие игру, «со странной идеей смерти».
В чем видят они самое тяжкое в процессе умирания? В том же, что и Себастьян Найт: для того чтобы умереть, надо отказаться сперва «от всего, что живет в памяти, затем принять безобразность физической боли» и, наконец, «безобразное псевдо-будущее, пустое и черное как вечное несуществование».