Я всякое могла ожидать, но это это не было похоже на В. Скажи он мне: «Ну, милая моя, и глупости же ты обо мне написала», или, «а статья твоя идиотская», я сочла бы это даже нормальным при существующих в прошлом наших отношениях, но такая удивительная выходка человека, которого я помнила воспитанным, показывала в нем что-то для меня новое и неприемлемое. Не мог же он думать, что я рассчитываю на какую-то там благодарность. Я отошла, позвала моего мужа, еще не успевшего дойти до В., и мы ушли, чтобы никогда больше не встретиться.
В тот день я потеряла друга, но писателя Набокова я не потеряла, и не было ничего им написанного, что меня бы не интересовало. И к тому же как-то шли ко мне самотеком воспоминания людей, знавших его в пору его ранней петербургской молодости, а затем в молодости берлинской, а затем и позднее до дней его международной славы и после нее .
Сразу после революции семья нефтепромышленников К. отправилась на юг, семья Набоковых оставалась еще в Петрограде. Оттуда В. отправил своему другу Сабе шуточное стихотворное послание в Кисловодск. Письмо датировано 25. 10. 17.
Привожу тут краткую выдержку.
....... Все печально,
Алеет кровь на мостовых.
Людишки серые нахально из норок выползли своих.
Они кричат на перекрестках
и страшен их блудливый бред.
Чернеет на ладонях жестких
неизгладимый рабства след... Они хотят уничтоженья
страстей, мечтаний, красоты...
«Свобода» вот их объяснение,
а что свободнее мечты?
Распространяться я не буду...
Конечно все посланье написано по старой орфографии. Набоков бросает своему другу, тоже тениссисту, вызов на матч, сообщает, что в мае «я лежал в больнице, был у меня апендицит» и «что сто рублей за мой автограф любой извозчик уж дает»...
В 30-х годах семья К. обосновалась в Париже. По своим связям с Нобелями, тогда еще имевшими влияние на выборы нобелевских лауреатов, отец Ирины и Сабы сыграла очень важную, если не решающую роль в присуждении Бунину Нобелевской премии
по литературе и вообще щедро помогал не только русским писателям и поэтам, но и простым эмигрантам.
После 12-летнего перерыва В. Набоков снова встретился уже в Париже, со своими друзьями. Из Берлина в феврале 1932 года он пишет Сабе, «как хорошо и весело было встретиться опять в каком-то термосе сохранилось все тепло прошлого», прибавляя, что это правда, «а не писательский рокот». Так как после Парижа в этом году он впервые был у нас в Бельгии, то отмечает и это событие... В. «провел в Бельгии три приятных, но утомительных дня» и хвастается, что с честью вышел из своих путешествий, «расторопно», впрочем потерял колодки и портсигар...
Сестре Сабы Ирине, Набоков сперва задает загадку: «Мое первое город в Бельгии, мое второе последняя в гамме нота, мое третье красивый француз, а мое целое спа-си-бо». Ирина послала ему фотографию, которая помещена в этой книге, он получил ее и считает, что «скромно выражаясь, я вышел неважно». Рассказывает о перипетиях обратного путешествия. Болван кондуктор не хотел пропустить его чемоданы в купэ они были слишком тяжелы для одного человека, надо было их сдать в багаж, а так как один из них, большой, был без ключа, то он, чемодан: «от волненья и негодованья раскрылся, щелкнув зубами». Пришлось контролера подкупить, «а чемодан все продолжал содрогаться, и кричал галстук: прищемили!» В. прибавляет «Как видите, и я умею писать под Сирина».
В 1934 году еще одно письмо Сабе. Набоков, видимо, просил найти его брату Кириллу работу в Париже, но без разрешения на работу эмигрантам не давали визу. В. пишет, что его уговаривают приехать в Париж дать вечер, но он «тяжел на подъем». А ехать ему надо в связи с выходом его книг по-французски.
Привожу еще выдержку из письма Е. С. К. ее дочери оно лишний раз свидетельствует о трагическом положении Набокова за пять месяцев до его отъезда в США.
18. 12. 1939
В. заходил на днях. Выглядит ужасно. Саба ему акуратно теперь выдает по 1 000 фр. в месяц (до сих пор получил 4 000), но, конечно, ему этого не хватает. Теперь он получил три урока по 20 фр. Итого в неделю 60 фр. К нему приходят ученики. В Америке ему обеспечена кафедра и есть вообще перспективы хорошо устроиться, но сейчас он не может ехать, так как ждет квоты».
К. (как и мой муж и я) сердечно привязаны к Набокову тех лет тронуты его благодарностью, его щепетильностью восхищаются его талантом, радуются теплоте своих отношений с ним...
Другая моя приятельница, кн. Нина Александровна Оболенская, знала В. в Берлине в 1922-23 годах. Набоков тогда только что вернулся из Кэмбриджа, был очень светским молодым человеком, бывая не только в интеллектуальных кругах, но и в чисто светских. Его друзья смотрели на Набокова как на будущего великого писателя, все признавали его талант, ходили на его выступления. «Он читал по-особенному, очень живо и увлекательно». Как раз в то время он стал женихом свадьба впоследствии расстроилась Светланы, Светика 3. Ей было тогда 16-17 лет, «она была высокая, хорошенькая девушка, с большими черными глазами, как-то по-особенному сияющими, с темными волосами и смугло-золотистой кожей. От нее исходили радость и теплота». Я позволяю себе упоминать об этой молодой любви Набокова, во-первых, потому что это было не то, что определяется словом роман, а во-вторых, потому что Светлана образ ее отразился в некоторых женских героинях Набокова и к ней было обращено одно письмо с юга Франции, в 1923 г., копию которого она дала моей матери, по-видимому желая сохранить память о почти детском своем увлечении. Кстати, из известных мне немногочисленных увлечений Набокова, кажется, только Светлана была брюнеткой.