Шрифт
Фон
В опытах своей фронтовой лирики Симонов безбоязненно-расчетливо прямо (а не только косвенно, как в стихотворении «На час запомнив имена») затрагивал и устои советской семьи:
Мы называем женщину женой
За то, что так несчастливо случилось,
За то, что мы тому, что под рукой,
Простясь с мечтой, легко сдались на милость
За нехотя прожитые года,
За общий дом, где вместе мы скучали,
Зовем женой за то, что никогда
Ее себе в любовницы б не взяли.
Мне хочется назвать тебя женой
За то, что милых так не называют,
За то, что все наоборот с тобой
У нас, моя беспутная, бывает .
Мне хочется назвать тебя женой
Не потому, чтоб свет узнал об этом,
Не потому, что ты жила со мной
По всем досужим сплетням и приметам .
В молодогвардейском сборнике с опечаткой: «нежной тайны той» (с. 62).
См. в прим. 5 цитату из воспоминаний Б. Рунина.
Красная новь. 1942. 12. В послевоенных изданиях эти строфы изъяты.
В послевоенных изданиях уже в иной, сглаженной редакции: (Стихи и поэмы. 19361954. М., 1955. С. 199. Курсив наш. М. Ч.)
Не для того, чтоб знали все об этом,
Не потому, что ты давно со мной
Но главным образом Симонов выдвинул в своей фронтовой лирике универсальную антитезу: мужчина женщина, давно идеологически перетолкованную и затушеванную в советской поэзии.
Мужская привычка в тоскливые дни
Показывать смятые карточки женщин,
Как будто и правда нас помнят они .
Когда-нибудь в тиши ночной
С черемухой и майской дремой,
У женщины совсем чужой
И всем нам вовсе незнакомой,
Заметив грусть и забытье
Без всякой видимой причины,
Что с нею, спросит у нее
Чужой, не знавший нас, мужчина .
Кружится испанская пластинка.
Изогнувшись в тонкую дугу,
Женщина под черною косынкой
Пляшет на вертящемся кругу.
Вечные слова «Yo te quiero»
Пляшущая женщина поет.
Но, как прежде, радуясь и веря,
Женщина вослед им запоет .
4
На цикл «С тобой и без тебя», и на стихотворение «Жди меня» в особенности, с неожиданно раздраженной заинтересованностью откликнулся Твардовский не публично, но в письме к уже упоминавшемуся рецензенту стихов Симонова 1941 года В. Александрову. Сначала о самой статье-рецензии, весьма симптоматичной. Это одно из первых печатных выступлений, где начинают звучать новые идеологические мотивы, прямо, хотя и в весьма косвенной форме связанные с тем, что после разгрома немцев под Сталинградом в войне наметился перелом, и сразу подуло прежним холодом. Симптоматично, что критик печется уже об «устройстве нашей послевоенной жизни»! До Сталинграда это слово мало кому приходило в голову. Критик начинает с объяснений, что такое лирика: «Существуют стихотворения с личным адресом, обращенные к такому-то или к такой-то. Они не утратили своего значения и теперь, в нашей стране, в наше суровое время. В личных (характерны кавычки. М. Ч.) стихах поэт говорит«Я пил за тебя под Одессой в землянке» (Симонов К. Стихотворения. 19361942). В последней из цитируемых строк также характерная, целиком симоновская нота (курсив наш. М. Ч.).
«Через двадцать лет». Симонов К. Стихотворения. 19361942 (курсив наш. М. Ч.).
Знамя. 1943. 78 (курсив наш. М. Ч.).
В сентябре 1954 г., через девять с лишним лет после завершения войны и смерти Щербакова, вскоре после смерти Сталина, в тот момент, когда официоз пробует сдержать третью попытку прорыва к новому типу литературной жизни, опытнейший, если не сказать прожженный, А. Тарасенков проделывал эту необходимую операцию, демонстрируя деланое удивление «парадоксальной чертой» симоновской лирики: в ней нарочито подчеркнуты чувственные мотивы. С каким-то непонятным цинизмом поэт описывает тех «слабых душою», для кого на войне понадобилось дешевое минутное утешение (далее цитирует «На час запомнив имена». М. Ч.). Мы далеки от ханжеского отрицания того, что так бывало. В жизни, как говорится, бывало всякое. Но как мог поэт пытаться оправдать этот эрзац подлинных чувств («Я не сужу их, так и знай») Там, в стихах «Жди меня», был большой человек, советский воин Здесь вдруг показалось лицо да простит нам поэт старого гусара А разве не странно было всем любящим симоновскую поэзию читать в годы войны некоторые признания, совсем уж мало достойные автора, известного нам по другим его произведениям. То вдруг переходит к таким подробностям, которые, право, плохо вяжутся с подлинным реализмом и просто отдают пошловатостью: То, наконец, он обращается к женщине со словами благодарности, которые нельзя читать, не ощущая некоей брезгливости: (Тарасенков Ан. Константин Симонов // Тарасенков Ан. Поэты. М., 1956. С. 204205). С некоторым колебанием, но считаем нужным напомнить, для уяснения, сколь огромным было в советские годы расстояние между личным опытом и взглядом и печатным словом, тот когда-то «широко известный в узкий кругах» факт, что сам автор статьи был совсем не чужд всему описанному в осуждаемых им стихах и скоропостижно скончался сорока семи лет во время тайного свидания. И еще одно пояснение: язык и пафос инвектив Тарасенкова не был чужд Симонову тех лет. Он и сам мог бы написать нечто подобное, если бы речь шла о чужих сочинениях, да и писал (см. хотя бы статьи о повести Эренбурга «Оттепель» в двух подвалах «Литературной газеты» 17 и 20 июля 1954 г.).
Я верил по ночам губам,
Рукам лукавым и горячим
Ты только ночью лгать могла,
Когда душою правит тело
И снова ласки пред сном
Спасибо за ночную красоту
Во власть слепому отданного тела.
См. об этом: Чудакова М. Возвращение лирики // Вопросы литературы. 2002. Вып. 3. С. 1542.
Александров В. Письма в Москву. С. 156.
- 1
- 8
- 9
- 10
- 11
- 12
- 13
- 14
- ...
На страницу:
Перейти
Шрифт
Фон