«Страшная штука диалектика, подумалось Сереге, но куда от нее денешься» Сейчас бы как раз взглянуть на свою «Истину», прикинуть еще раз, подумать, что там отразилось точно, а что нет. Но поздно! «Истина» ушла в чужие руки, сгоряча, со злости, от неожиданности, но ушла. Может быть, этот самый аукцион, который устроит Владик, уведет картину с родной земли, и увезут «Истину» в Европу, а то и за океан, чтобы она висела в частной коллекции любителя славянской экзотики и русского авангарда, а потом продавалась и перепродавалась
Может быть, пойти сейчас, отобрать ее? Допустим, что у Владика ее можно попросить обратно. Сказать: «Извини, я передумал, ты был прав, когда не хотел ее брать» А что дальше? Держать ее у себя, повесить на стену, чтобы Гоша, зайдя в гости, заорал: «Аюстракт! И ты свихнулся! И Галька у него в глазах двоится. л Нет уж, пусть остается, может, ее сперва не разглядят, не купят. Интересно, у Владика хватит совести хотя бы сказать, что эта картина С.Н.Панаева? Ну скажет. А что дальше? Кому эта фамилия что-то говорит? Разве что спросят: «А не родственник он тем Панаевым, Владимиру и Ивану?» Завклубом опять уточнит: «Нет, не родственник, однофамилец». Если бы он тогда пошел на «бульдозерную», может быть, его бы знали Если бы скандалил, попадал в дурдом, в тюрьму, если б его травили, запрещали, выгоняли, если б в пятой графе у него было записано и в Израиль его не отпускали, тогда он бы имел имя. А так: «Русский, не был, не привлекался, не имею». Кому такой нужен?
Серега даже успокоился. Деляги не любят неходового товара. Вряд ли Владику удастся заполоскать мозги большому бизнесу и продать ее за доллары. Модных течений сейчас хоть отбавляй. А к какому Серега относится неизвестно. Он сам по себе, варится в собственном соку, не лезет на выставки, не вертится «в кругах», не состоит в СХ, в академики не избран, с неформалами не дружит Он один, вокруг него пустота. Вакуум, да такой, что и в космосе не сыщешь. Кричи не услышат, и дышать нечем, н холодно
С улицы донеслась пьяная песня:
Орало два или три голоса. Один из них принадлежал Гоше должно быть, все же не вьщержал свой морато-рий. Другой голос, тоже мужской, был еще не такой сиплый, явно принадлежал какому-то молодому парню, а третий, женский, Серега узнал, хоть и не сразу. Пела Люська Лапина, «пивная королева», или по-современному «Мисс Пивняк-89», та самая, которая налила Гальке пива в пятил игровую банку из-под венгерских огурцов.
Пошли к Сереге, командовал Гоша, вижу ведь, тоскует он! Тоскует!
По Гальке, что ли? довольно трезво спросила Люська. Во чудак! Да я ему десять Галек заменю вот так сыт будет... Пошли!
Ты только без хамства, лахудра ты елкина, предупредил Гоша, я не посмотрю, что ты мне друг детства, если что
Испугалась я! хохотнула Люська. Вот, Шурик заступится Верно, лапонька?!
Верно, угрюмо объявил молодой голос, и послышался мощный удар кулаком в калитку, да так, что затрещала сломанная доска
Тише ты, халява, заворчал Гоша, руки побьешь
А мне не жалко! громко рявкнул Шурик, я вообще сейчас все разнести могу Ты, старый, не вертись между ног, а то зашибу еще
На счастье, Шурик, пытаясь вышибить калитку ногой, долбанул по столбу и, матерясь на все корки, грузно сел на землю. Серега решил, что лучше их все-таки впустить. Бутылка у него еще была, а этой команде, для того чтобы загрузиться до отруба, было уже довольно мало надо. Да и самому хотелось выпить и посидеть не в одиночку. Уйти, вырваться из пустоты
Какие люди! воскликнул он и обнял Гошу. Заходи, дорогой, гостем будешь
Уважаешь! хохотнул Гоша. А я уж думал все Я вот ушел от тебя а боялся! Думал, повесишься А из художников вешался кто-нибудь? Вот из нас, поэтов, Есенин вешался, а других все больше стреляли. Верно, Шурик?
Верно, прихрамывая, Шурик это был сутуловатый верзила в распахнутой куртке, из-под которой полосатилась тельняшка прошел во двор. За ним вкатилась Люська. Намазанная, до безобразия растрепанная, с огромными пластмассовыми серьгами в ушах и в коротеньком платьице, едва не лопавшемся на бедрах.
Три мужика, счастливо заливалась она, а говорят, не хватает их!
В комнату зашли не сразу, потому что Гоша отчего-то сел в сенях и объявил, что ему плохо. Постояли, поуговаривали, плюнули и пошли. Едва, однако, Гоша заслышал звон стаканов, как встрепенулся и прибежал к столу.
Больше всех Серегу смущал Шурик. Его он раньше никогда не видел, а потому не знал, как к нему относиться и чего от него ждать. То, что Шурик сломал кулаком одну доску в калитке, говорило о многом, а манера грубо разговаривать со старшими тоже настраивала не на радужные чувства. Если бы не трехдневная щетина, то Шурику могло быть и двадцать пять, а так он гляделся за тридцать. Стакан с КВНом взял жадно, торопливо, выпил его быстро и не морщась.