А это правда, что у меня шея такая?
Правда. Что есть, то и рисовал. Не нравится?
Да нет, красивая уж очень. Я думала, она у меня толстая и короткая, а она наоборот
Тощая и длинная? поддел Серега. Нормальная у тебя шея. Только она у тебя не распрямлялась никогда. Привыкла вниз смотреть, на деньги, на бутылки, на штаны А подняла голову, потянулась вверх глядишь, и все окей.
Почему это так, задумчиво спросила Люська, присматриваясь к наброску, вроде в зеркало сколько раз смотрелась, а не видела, что такая? Или ты уж приукрасил малость?
Ничего не приукрасил. Все как есть.
У меня же складки на пузе.
Сказано тебе: это когда гнешься. Вверх потянулась и складки ушли. Хотя, конечно, всю твою полноту это не снимет. Только мне именно полная и нужна.
Серега унес последний набросок в мастерскую. Стоя перед холстом, прикидывал, примерялся
«Отчего же «Истина» вышла так быстро? размышлял Серега. По сути, без замысла, по наитию, по озарению Приложился, шлеп-шлеп и готова. Импортный бизнесмен чуть с тоски не подох, когда не сумел купить А эта, думанная-продуманная и ни фига! Стою и сам себя боюсь. Выпить, что ли, как тогда, может, осенит? Навряд ли».
Люська вошла, посмотрела и разочарованно протянула:
Ну-у А я-то думала, он уж нарисовал чего-нибудь.
Ишь ты! Какая скорая.
Да я-то скорая! Я вон уже обед успела сготовить. Пошли, поешь, а то мозги ворочаться не будут.
Обедали. Люська готовила просто, но вкусно. Серега похваливал.
Что же у тебя не ладится? спросила она. Вроде уж столько раз срисовывал!
Как тебе сказать Если б я портрет рисовал, так мне бы и одного наброска хватило. Но это другое. Тут ты не ты, а символ, понимаешь?
И что же я символизирую? поинтересовалась Люська.
Серега задумался. Это для Люськиного интеллекта преподнести было трудно, даже невозможно.
Хороший ты символ, хороший
Люська посветлела и чмокнула его в щеку.
Серега снова вернулся в сараюшку и начал наконец-то работать. Теперь он решил зайти с другого бока, сделать то, что уже улеглось, утвердилось, впечаталось в мозг как неоспоримое. Это не стоило долгого труда. Все ложилось на холст как бы само собой, краски легко смешивались и приобретали те оттенки, которые были нужны, мазки он клал так, будто уже заранее знал, где они должны находиться. Но в центре, там, где было Главное, все еще зияло белесое пятно. Он знал: там должны быть Женщина и Распятие, но как они впишутся Бог ведает!
Подумав хорошенько, Серега решил сделать подмалевок, прикинуть визуально, а не в уме. Получилось совсем не то, что хотел. Глаза слипались, хотелось спать. Оказалось, что на часах уже полдвенадцатого ночи. Когда пролетело время?
Войдя в дом, он неожиданно увидел Люську не в постели, а за столом. Она рассматривала какой-то листок бумаги, а на стуле был брошен Серегин плащ. Когда Серега вошел, она встрепенулась, словно застигнутая на месте преступления, но потом только вздохнула и сказала:
Серенький, я нечаянно Я хотела плащ почистить, а из кармана выпало
Серега вначале увидел фотографию. Это была та самая фотография Ольгиной дочери, которую ему показывали вчера. И еще не начав читать письмо, в которое было завернуто фото, он уже понял, отчего лицо Олечки показалось ему знакомым и почему ее мать решила подарить ему это фото.
«Милый Сергей Николаевич! писала Ольга. Я не подозревала, что вы можете вызывать у меня какие-то иные чувства, кроме раздражения и ненависти. Тогда, в Феодосии, я пришла к фонтану Айвазовского, где вы назначили мне встречу. Я ждала несколько часов, не веря, что вы меня обманываете. Я думала, что произошло нечто ужасное, непредвиденное Я не хотела верить, что человек, написавший на простой картонке чудесную сказку «Алые паруса», может быть подлецом и негодяем. Я не хотела сознавать себя чем-то одноразовым, вроде бумажного стаканчика или, простите за грубость, презерватива, которые выбрасывают после использования. Я не стала делать аборт, потому что очень хотела быть матерью, но не знала, насколько это трудно. Первый год мне помогала моя мама, но потом она умерла, и я осталась один на один с Олечкой. Да, я искала вас, но, конечно, не могла найти, потому что не знала даже вашей фамилии. Историю с Кириллом вы знаете, но его я ни во что не посвящала. Все хорошо, что хорошо кончается. Здесь, сейчас, когда вы стали автором шедевра, я узнала от вашего друга Смирнова достаточно много из вашей биографии. И теперь я понимаю, что ваша стихия творчество, а не семейный уют. Если бы вы остались со мной или с Леной Смирновой, то, скорее всего, погибли бы как художник. Я счастлива, что этого не случилось. Как женщина я счастлива с Кириллом, он прекрасный отец для Олечки и, думаю, сумеет дать ей то, что не могли бы дать вы: заботу, уют и материальный достаток. Прощайте и помните, что я ни за что не осуждаю вас и не забываю тех прекрасных мгновений, которые пережит с вами. О.Р.»
Что ж ты так ее? спросила Люська осуждающе. Аж слеза берет
Серега не ответил. Он держал в руках портрет своей дочери. Да, это была его девочка. Правда, она была похожа не на него, а, скорее, на Зинку или на бабушку Антонину. Знала ли бывшая старшина-снайпер, что ее внучка будет жить за океаном и плохо говорить по-русски, считая его иностранным языком? Сейчас ей уже девять лет. И отец для нее Кирилл Розенфельд.