Нормально! сказал оператор. Давайте художника.
Теперь Вера Васильевна стала поворачивать Серегу. Наконец, установив его так, как ей хотелось, ока провела краткий инструктаж:
Главное, не волнуйтесь, отвечайте естественно. Пока вас еще никто не видит, если где-то будет что-то не так, подрежем, уберем. Внимание, запись! Мы беседуем с одним из участников «Вернисаж-аукциона» художником-оформителем Сергеем Панаевым. Сергей Николаевич, что вы предложили «Спектру»?
«Истину», ответил Серега каким-то не своим, но довольно естественным голосом. Ну а что получилось я оценивать не могу.
«Истина»? Это название картины, не так ли?
Так.
И в каком жанре она сделана?
Затрудняюсь сказать пробормотал Серега, и Вере Васильевне это не понравилось.
Стоп! скомандовала она. Целившийся в Серегу радужный зрачок объектива опустился. Сергей Николаевич, вы действительно не знаете?
Не знаю
Хорошо, тогда надо этот вопрос опустить Правда, боюсь, что и другими вас огорошу. Иван Федорович и Владислав Петрович свои ответы отредактировали, а с вами мы не работали. Давайте взглянем
Вера Васильевна раскрыла блокнот и торопливо проглядела набросанные от руки строчки.
Давайте вот с гот вопрос: «Чего вы ждете от аукциона?»
Строго говоря, ничего ответил Серега. Деньги я уже получил, а теперь чего ждать?
Как с вами трудно
Да вы скажите мне, что вам хочется услышать, посоветовал Серега. А то я опять что-нибудь не то скажу/
Ну хорошо. Надо сказать как-нибудь с волнением, оптимистично, но не притворно, естественно
Степанковская! Иван Федорович вдруг резко сорвался с места и побежал. Там, куда он направился, разворачивалась, заехав во двор клуба, черная «Волга». Степанковская Нелли Матвеевна являлась первым секретарем горкома.
Владик усмехнулся, Серега тоже.
Давайте поскорее! заторопила Курочкина. Надо и ее проинтервьюировать
Давайте.
Чего вы ждете от «Вернисаж-аукциона»?
Я жду многого, но надеюсь, что все будет прекрасно! сказал Серега и сам засмеялся своей ахинее.
Курочкина покачала головой, что-то пробормотала под нос, возможно, даже ругательство, но времени у нее не было: Степанковская медленно плыла к входу в клуб, а рядом с ней, чуть отставая, как адъютант от маршала, вышагивал Иван Федорович. Все это Серега видел уже много раз и любоваться этим не хотелось. Ему неудержимо хотелось домой, тянуло «мурзильничать». Вчера он стоял перед планкой, прикидывал, примеривался. Сегодня надо было начинать разбег. И от этого разбега зависело, появится ли его новое творение или нет.
Подрамник получился довольно большой полтора на метр. Серега неторопливо пришивал к планкам холст обойными гвоздиками, ровнял, подтягивал до звона. Руки работали как бы автоматически, а голова все больше и больше втягивалась в совершенно иное дело. Она уже несколько раз создавала и переделывала композицию, меняла цвет и позы, тени и оттенки. Потом, пока руки устанавливали холст на мольберт, разум убежал уже
далеко, к самому финишу работы
Серега заканчивал грунтовку, когда неслышно подошедшая сзади Люська обняла его сзади и сладко притиснулась животом и грудью
Малюешь? спросила она. Это чего будет?
Ты и я, вот чего будет ответил Серега, очищая шпателем комочки белил.
Голые? с азартом спросила Люська.
Ага, подтвердил Серега, и это была правда.
Оставив грунт сохнуть, он решил на время выкинуть работу из головы. Взялся помогать Люське, которая где-то добыла свежие помидоры, соленые огурцы и португальское постное масло из сои. Сделали смесь из всего этого с картошкой и селедкой, съели.
Сегодня мне пиво завозили, поделилась новостью Люська, чуть не убили! Как танки перли. Хотела себе откачать не вышло. Увидели бы точно убили.
«А ведь у нее могло быть вполне изящное лицо, неожиданно пригляделся Серега, у нее очень добрые, дружелюбные глаза, она любит делать людям приятное. Если бы не обрюзгла так рано, не заполучила эту одутловатость, не оплыла жирком, не испортила кожу косметикой и духами Если бы не охрип голос, если бы не И имя у нее из сказки, из красивой и великой сказки Людмила»
Бедная ты моя сказал он и взял Люську за руки.
Чего ты смущенно пробормотала Люська. Чего ты, дурачочек
А он уже потянулся к ней, привлек к губам грубые, не шибко чистые ладони, пальцы с оббитым о ящики с водкой маникюром и поцеловал их осторожным, почти воздушным прикосновением губ, как святыню, как икону, как знамя Он очень боялся, что сейчас Люська ляпнет что-нибудь дурное, засюсюкает, прилипнет, и тогда все, крышка, гибель, поражение Тогда рассыплется та светлая и оживляющая идея, вызревающая в мозгу, сотрется образ, поблекнут краски и тогда к холсту можно не подходить. Не перепрыгнуть планки, не сигануть выше головы.
Но у Люськи, которая всего час, а то и меньше, назад слышала мат и грязнейшие комплименты, которая ворочала ящики с бутылками и катала бочки с пивом (подсобники нализались), Люськи, привыкшей к самой грубой и бесстыжей простоте, вдруг навернулись слезы. Не пьяные, злые слезы, а такие чистые, легкие, счастливые Она плакала так только на индийских фильмах, глядя на выдуманную, нездешне-прекрасную любовь.