Пальцы нащупывают резинку вокруг запястья. Размышляя, я провожу подушечками пальцев по полоске, а затем возвращаюсь к предыдущему документу и продолжаю.
«Я вспоминаю пословицу хотя я не помню, кто мне ее рассказал в которой говорится, что знание рассеивает страх. Мы трепещем от ужаса только потому, что мы не понимаем, чего боимся. Что, приподнимая завесу тайны, мы убиваем наших демонов.
В этом моя единственная надежда, поскольку я стараюсь быть такой же чистой, как прекрасный лотос, что преследует меня».
Это самое поэтичное, что я могу выдать на эту тему. Я предприняла немало попыток описать лотос, что он для меня значит, поскольку никакая научная статья не сможет сделать это в должной мере. И каждый раз я терплю неудачу. И, честно говоря, моя проблема в описании того, что для меня значит лотос, заключается не просто в выборе слов.
Меня сдерживает жгучий стыд.
По правде говоря, я не ботаник. Я не ученый. И, к сожалению, так как я так и не окончила университет, я даже не психолог.
Я автор, который пишет о реальных преступлениях.
И как писатель, я обладаю определённой свободой творчества. Я превращаю вполне реальные жизни людей, их переживания, их боль и печаль то, от чего я научилась защищаться, в историю. Читатели хотят правды. Но они также хотят чуточку художественного вымысла.
Благодаря этому продаются книги.
Мой издатель продает много книг.
Слово «дедлайн» стало для меня самым ненавистным.
Я говорю себе, что это именно дедлайны мешают мне закончить свою собственную историю, раскрыть свою собственную тайну но с каждым разом проглотить эту ложь все труднее.
Глубоко вздохнув, я переключаюсь на новый документ.
Убийство Делани. «В чем загадка?» спрашиваю я пустую страницу.
Я откидываюсь на спинку своего кресла на колесиках и смотрю на экран. Белая страница с маленьким мигающим курсором словно насмехается надо мной. Я не верю в творческий кризис. Это всего лишь плохое оправдание, на которое ссылаемся мы, авторы, в то время как простая истина заключается в том, что мы потеряли воображение.
Нет, это не кризис просто я отвлеклась.
«Это не моя история».
Чтобы сплести историю вокруг убийства Делани, нужны все кусочки. А у меня их нет. Еще нет. На данный момент отсутствует элемент человечности. Какой-то аспект касательно жертвы или даже убийцы, раскрывающий их.
Хорошо. Если нет, значит надо придумать.
«По ее следам» первая книга о расследовании ужасного убийства Делани и о женщине, стоящей за этой тайной»
Я пишу еще в течение получаса, заполняя три страницы психологическими терминами и грубыми, сухими подробностями о месте преступления. Потому что, хотя это все, что у меня есть на данный момент, мне нужно с чего-то начать. Еще до того, как у меня появятся факты, прежде чем я полностью погружусь в расследование, мне нужно бегло описать свои впечатления, именно
на их основании читатели составят свое первоначальное мнение о жертве.
Я делаю это, потому что мой редактор говорит, что мне нелегко общаться с людьми. Таким образом она вежливо пытается сказать, что это людям трудно общаться со мной. Она утверждает, что я хорошо пишу, но истории не хватает эмоций. Что мои первые наброски носят скорее формальный характер, а рукопись не позволяет сопереживать героям.
По крайней мере, таковы были слова моего редактора, перед тем как она отправила мою первую книгу в шредер. Полагаю, это был верный шаг, потому что в итоге роман попал в список бестселлеров.
Иногда, когда я читаю ее заметки, то чувствую себя обманщицей.
Например: «Больше подробностей о прошлом жертвы».
Или: «Копни глубже дай нам неприкрытые эмоции».
И так далее, и так далее.
И тут возникает вопрос о том, должен ли автор-документалист вплетать себя в повествование. Я задавалась этим вопросом с самого начала, когда только пробовала себя в сфере детективов, основанных на реальных событиях. Каждый писатель будь он документалист, или фантаст переносит на страницы частичку себя. Этого невозможно избежать. Мы погружаемся в наших персонажей, диалоги, прозу. Мы словно воришка вползаем на сцену, надеясь, что никто не заметит.
Но насколько мы должны влиять на историю? Я воспринимаю это как ходьбу по натянутому канату. Будешь высказывать свое мнение слишком часто, и нас сочтут снисходительным. Будешь излагать бесстрастно, и нас назовут претенциозными, скучными или, что еще хуже, банальными.
Поэтому я отвечаю своему редактору: автор не может быть частью рассказа.
Тем не менее, для того чтобы книга получилась жесткой и честной, в ней должно быть видно автора. Откровенно и без прикрас. Выставленного напоказ. Уязвимого. Он должен красной нитью проходить по узору истории.
Я завидую тем, кто может с легкостью продемонстрировать этот талант.
Вытянув шею, я массирую триггерную точку, а затем снова кладу пальцы на клавиатуру. «Копни глубже». В моей памяти все еще свеж совет редактора, и я пишу лучшее вступление, на которое способна, учитывая мой ограниченный эмоциональный диапазон.
«Это правда от лица жертвы.
Когда ее кровь окрасила мутную воду, боль рассекла внутренности, а холод сдавил грудь. Ледяная вода наполнила легкие».