Кроме того, естественный ход обстоятельств сделал невозможным выполнение этих планов. С тех пор, как они сошлись, Морис и Жюли не захотели жить под одной крышей, в доме мужа. Морис нанял себе квартиру на улице Сhambiges; на Ваграмской площади он стал только постоянным гостем, нередко обедал там; с его выздоровлением прерывалась интимная близость к семье Сюржеров. Вскоре после этого и Клара Эскье, в свою очередь, покинула отель; ей захотелось еще на несколько месяцев вернуться в Сион, так как ей было скучно здесь без подруг, к которым она привыкла; ни Жюли, ни Эскье не решались противиться ее желанью.
Однако это уединение длилось не несколько месяцев, а больше двух лет, во время которых молодая девушка старалась в тиши не монастырской жизни залечить рану своего сердца.
По-видимому ей удалось это; она вышла, наконец, из монастыря и вернулась к Сюржерам. Она сердечно относилась к Жюли, не насилуя своей нежности; с Морисом же только при первой встрече она проявила некоторую холодность. Он сразу сумел прочесть в черных глазах Клары неизгладимое воспоминание, о неоконченном романе из молодости, он не нашел в них злобы. Быть может, в них светилось еще недоверие к нему, воспоминание о насильственных ласках, но он постарался рассеять ее беспокойство и недоверие. Он стал относиться к ней внимательно, дружелюбно, не напоминая ей о прошлом. Понемногу Клара начала доверять ему и встречала его с грустной улыбкой.
Жюли не способна была подозревать измену; она с удовольствием смотрела на их сближенье. Раз уж им было суждено жить вблизи друг друга, то не лучше ли, если они будут в хороших отношениях? В глубине своего нежного, честного сердца, она мечтала как можно скорее выдать замуж Клару - за барона де Рие, например, она, несомненно, ему очень нравится - и спокойно, дружно жить так вблизи друг друга.
Что же в этом необыкновенного?
Да, в этом не было ничего необыкновенного для простых сердец как Жюли, как Клара, как Жан Эскье; для них это было в порядке вещей. Но Морис Артуа вовсе не был таким простым сердцем. Как только он понял, что Клара вновь нравственно вернулась к нему, что она не питает к нему злобы, что она спокойна за его отношения к ней, так он стал мнить о себе еще больше. Он не помышлял о том, чтобы снова завладеть ею, чтоб сделать ее игрушкой своей мимолетной прихоти, чтобы ухаживать за ней и преследовать ее ласками, любя другую, нет, мысль обмануть Жюли была ему невыносима. Но ему хотелось допытаться, оставалась ли в этой замкнутой душе хоть частичка прежней нежности к нему, узнать, принадлежит ли она ему по-прежнему, несмотря на все случившееся.
Всех истинно сентиментальных людей снедает подобное беспокойство; им во что бы то ни стало хочется знать, любимы ли они женщинами, с которыми их разлучили обстоятельства или личные недоразумения. Если они узнают, что их любят, то запоздалое удовлетворение не огорчает их; потребность нежности находит себе источник в грезах, забывая о былых неудачах. Морис принадлежал к числу подобных людей; они, по превосходному выражению Генриеты английской, вечно «просят сердца».
Но как просить назад у молодой девушки это сердце, которое он оттолкнул, которому нанес такую глубокую рану? Он не смел сделать это. Уже не раз он был виноват против Жюли в полуизмене: он отправлялся днем на Ваграмскую площадь в часы, когда г-жа Сюржер выезжала из дому, а Клара обыкновенно играла на рояле, одна в моховой гостиной Он садился около нее, слушал ее или же молодая девушка переставала играть и они спокойно разговаривали. И тогда намеки на их прошлое, на их близость казались ему невозможными, почти
чудовищными. Он удивлялся, что после tete-a-tete, во время которых они говорили о самых незначительных вещах, им овладевало какое-то странное беспокойство, тяжелая грусть, заставлявшая его еще горячее бросаться в объятия Жюли.
В этот весенний, почти летний день, он чувствовал себя в нервном настроении. Праздным людям хорошо знакомы эти долгие, свободные утренние часы. Морис окончил свой завтрак, прочел газеты и ему положительно нечего было делать до шести часов - до ежедневного приезда к нему Жюли Сюржер.
Он встал, бросил папироску. Он нерешительно прошелся по комнате, которая вместе с передней и кабинетом составляла всю его квартиру.
Все в этом помещении, выбранном ими на другой же день после того, как Жюли отдалась ему, напоминало ему ее. Она занималась обстановкой этой квартиры, куда была перевезена мебель из отеля на улице dAthenes. Небольшие антимакасары ее собственной работы покрывали кресла, расставлены были безделушки, которые она ему дарила в каждую годовщину их любви. Здесь было даже несколько ее туалетных вещей: матинэ, головные шпильки; в шкафу стояли ее туфли. Запах духов, которыми она душилась, мало-помалу пропитал собою драпировки. Да, этот нижний этаж на улице Сhambiges был гнездышком их любви; потому то Морис и любил этот уголок, в котором он провел целые годы страстной нежности, успокаиваясь на груди любимой женщины.
«Дорогая Йю, как я люблю ее!»
Он говорил это вслух, когда его взгляд случайно падал на какой-нибудь предмет, напоминавший продолжительность их любовных отношений. И, несмотря на это, полный воспоминаний, не имея причины упрекнуть себя, что сегодня он любит Жюли меньше, чем накануне или месяц тому назад, - он в эту минуту обдумывал план, мысль о котором пришла ему во время завтрака, не без угрызения совести.