Антиквар был маленький, сухощавый человек, который благодаря смышлености, удаче и трудолюбию сделался богачом и аристократом среди подобных себе людей. Опыт и прилежание выработали из него знатока, и он лучше всякого другого умел отличить посредственное от плохого, настоящее от поддельного. Никто не обладал более тонким зрением, но он был груб в отношениях с каждым, от кого не мог ничего ждать. Там же, где ему представлялся барыш, он мог быть вежливым до пресмыкательства и сохранять неутомимое терпение.
Теперь он тоже принудил себя выслушать смотрителя с доверчивым видом, когда тот свысока стал уверять, что ему-де наскучили эти мелкие вещицы, что ему безразлично оставить ли их у себя, или не оставить; но он хочет показать их более опытному знатоку, Габинию, и даже готов с ними расстаться, если взамен этого мертвого капитала получит крупненькую сумму наличными.
Одна вещь за другой прошла через тонкие пальцы знатока, а затем их все поставили перед ним, чтобы он мог рассмотреть их.
Когда Керавн рассказывал ему, откуда происходит та или другая вещь из его сокровищницы, Габиний бормотал: «Вот как!», «Ты думаешь?» или «В самом деле?»
После того как последняя вещь побывала в его руках, смотритель спросил:
Ну, что скажешь?
Начало этой фразы звучало уверенно, но конец почти испуганно, потому что купец только улыбнулся и еще раз покачал головой. Затем он сказал:
Тут есть хорошенькие вещицы, но нет ничего такого, о чем стоило бы говорить. Я советую тебе сохранить их у себя, так как они для тебя дороги, а мне от них мало барыша.
Керавн старался не смотреть на Селену, большие глаза которой, полные тревоги, остановились на купце. Но Арсиноя, следившая не меньше ее за его движениями, не позволила обескуражить себя так скоро и спросила, указывая пальцем на отцовского «Апеллеса»:
И эта картина тоже ничего не стоит, по-твоему?
Мне прискорбно, что я не могу сказать такой прекрасной девушке, что картина бесценна, отвечал Габиний, поглаживая свою клинообразную бороду. Но, к сожалению, мы здесь имеем дело только с весьма слабым подражанием. Оригинал находится в той вилле Плиния у Ларийского озера , которую он называет «Котурном». Эта вещь мне ни к чему.
А этот украшенный резьбою кубок? спросил Керавн. Он принадлежит к числу вещей, оставшихся после смерти Плутарха, я могу доказать это, и говорят, он был подарен ему императором Траяном.
Это самая хорошенькая вещица из всей коллекции, отвечал Габиний, но четыреста драхм красная цена.
А этот цилиндр с Кипра, с прекрасной резьбой?
Смотритель схватился за гладко отполированный хрусталь, но его рука дрожала от волнения и столкнула вещицу на пол, вместо того чтобы взять ее.
Цилиндр со звоном покатился по каменным плитам и по гладкой поверхности мозаичного пола до самого ложа. Керавн хотел нагнуться, чтобы поднять его, но обе дочери удержали отца, и Селена вскричала:
Отец, тебе не следует наклоняться; врач строжайшим образом запретил.
Между тем как смотритель, ворча, отстранял от себя Селену, купец уже опустился на одно колено, чтобы поднять цилиндр. Но этому щуплому человеку, по-видимому, легче было нагнуться, чем подняться с земли, потому что прошло несколько минут, прежде чем он снова стал на ноги перед Керавном.
Его черты приняли натянутое выражение; он схватился за доску, приписываемую Апеллесу, уселся с нею на ложе и, по-видимому, совершенно углубился в картину, которая скрывала его лицо от трех присутствовавших.
Но на самом деле его глаза смотрели вовсе не на эту картину, а на свадьбу, изображенную на полу у его ног, в которой он в каждое мгновение открывал все новые неоценимые достоинства.
При виде Габиния, сидевшего неподвижно в течение нескольких минут над маленькой картиной, черты Керавна прояснились. Селена перевела дух, а Арсиноя приблизилась к отцу, уцепилась за его руку и шепнула ему на ухо:
Не отдавай ему дешево Апеллеса и подумай о моем запястье.
Но вот Габиний встал, окинул взглядом вещи, стоявшие перед ним на столе, и гораздо более деловым тоном, чем прежде, сказал:
За все эти вещи вместе я могу предложить, позволь двадцать, семьдесят, четыреста, четыреста пятьдесят могу предложить шестьсот пятьдесят драхм, ни одного сестерция больше.
Ты шутишь! вскричал Керавн.
Ни одного сестерция, холодно повторил купец. Я не думаю ничего заработать на этом, но как человек справедливый ты поймешь, что я не желаю также покупать себе в убыток. Что касается Апеллеса
Ну?
Он мог бы еще представлять для меня ценность, но только при известных условиях. Относительно этой картины существует одно особенное обстоятельство. Вы, девицы, знаете, что уже самое ремесло мое учит меня ценить все прекрасное, но все же я вынужден попросить вас оставить меня на короткое время наедине с вашим отцом. Мне нужно поговорить с ним об этой странной картине.