Вот портрет твоей матери, крикнул он ей, указывая на бюст.
Вижу, отвечала Селена холодно. После я приду посмотреть на него поближе. Иди сюда, Арсиноя. Отец хочет говорить с тобой,
Поллукс снова остался один.
Когда Селена вернулась в свою комнату, она тихо покачала головой и пробормотала:
Это предназначалось для меня, как говорил Поллукс; один только раз сделано что-то для меня, но и эта радость испорчена.
IХ
Керавн сидел красный, с глазами навыкате, и капли пота сверкали у него на лбу, когда дочери вошли в комнату.
На ласковое приветствие Арсинои он машинально отвечал двумя-тремя небрежно брошенными словами и, прежде чем сделать им важное сообщение, прошелся перед ними, несколько раз взад и вперед по комнате. Толстые щеки его вздувались, а руки были сложены накрест.
Селена давно уже чувствовала беспокойство, и Арсиноя потеряла терпение, когда он наконец начал:
Слышали вы о празднествах, которые предполагается устроить в честь императора?
Селена утвердительно кивнула головой, а ее сестра вскричала:
Разумеется! Не достал ли ты для нас мест на скамьях Совета?
Не перебивай меня, сердито приказал Керавн. О том, чтобы смотреть, не может быть и речи. От всех граждан потребовали, чтобы дочери их приняли участие в устраиваемых больших торжествах, и спросили, сколько дочерей у каждого.
Так мы будем участвовать в зрелищах? прервала его Арсиноя с радостным изумлением.
Я хотел было удалиться, прежде чем начнется перекличка, но мастер-судостроитель Трифон (его мастерские там внизу, у царской гавани) удержал меня и крикнул собранию, что, по словам его сыновей, у меня есть две красивые молодые дочери. Откуда они знают об этом?
При последних словах смотритель сердито поднял седые брови и его лицо покраснело по самый лоб.
Селена пожала плечами, а Арсиноя сказала:
Ведь верфь Трифона там, внизу, и мы часто проходили мимо, но ни самого Трифона, ни его сыновей мы не знаем. Видала ли ты их, Селена? Во всяком случае, это любезно с их стороны, что они называют нас красивыми.
Никто не имеет права думать о вашей наружности, кроме тех, которые будут сватать вас у меня, угрюмо возразил смотритель.
Что же
ты отвечал Трифону? спросила Селена.
Я сделал то, что был обязан сделать. Ваш отец управляет дворцом, который принадлежит Риму и его императору, поэтому я приму Адриана как гостя в этом жилище моих отцов и по той же причине менее, чем другие граждане, могу воздержаться от участия в чествовании, которое городской Совет решил устроить в его честь.
Значит, ты разрешаешь?.. спросила Арсиноя и приблизилась к отцу, чтобы ласково погладить его.
Но Керавн не был расположен теперь к ласкам и отстранил ее, сказав с досадой: «Оставь меня!» Затем продолжал тоном, полным сознания собственного достоинства.
Если бы на вопрос Адриана: «Где были твои дочери в день моего чествования, Керавн?» я принужден был ответить: «Их не было в числе дочерей благородных граждан», это было бы оскорблением для цезаря, к которому, в сущности, я питаю благорасположение. Я все это обдумал и потому назвал ваши имена и обещал послать вас на собрание девиц в малый театр. Вы встретите там благороднейших матрон и девиц города, и лучшие живописцы и ваятели решат, для какой части зрелищ вы наиболее подходите по своей наружности.
Но, отец, вскричала Селена, как можем мы показаться на таком собрании в своих простых платьях, и где мы возьмем денег, чтобы сделать новые!
В чистых, белых шерстяных платьях, красиво убранных лентами, мы можем показаться рядом с другими девушками, уверяла Арсиноя, становясь между сестрой и отцом.
Не это заботит меня, возразил смотритель дворца, а костюмы, костюмы. Только для дочерей бедных граждан город принимает расходы на свой счет, но нам было бы стыдно быть отнесенными к числу бедняков. Вы понимаете меня, дети?
Я не приму участия в процессии, объявила Селена решительно. Но Арсиноя перебила ее:
Быть бедным неудобно и неприятно, но, конечно, это не позор. Для самых могущественных римлян в старые времена считалось за честь, когда они умирали в бедности. Наше македонское происхождение останется при нас, хотя бы даже город заплатил за наши костюмы.
Молчать! вскричал смотритель. Уже не в первый раз я замечаю в тебе такой низменный образ мыслей. Человек благородный может переносить невзгоды бедности, но преимуществами, которые она приносит, он может наслаждаться только тогда, когда перестает быть благородным.
Керавну стоило большого труда выразить в понятной форме эту мысль, которую он, насколько ему помнилось, еще ни от кого не слышал. Она отзывалась для него самого чем-то чуждым, но тем не менее вполне передавала его чувства. Поэтому он со всеми признаками изнеможения опустился на подушку дивана, стоявшего в глубокой боковой нише его обширной комнаты.
В этой комнате, по преданию, Антоний и Клеопатра наслаждались пиршествами, на которых изысканная и несравненная тонкость блюд была приправлена всеми дарами искусства и остроумия.
Как раз на том месте, где отдыхал теперь Керавн, должно быть, стояло застольное ложе знаменитой влюбленной четы, так как хотя во всей комнате каменный пол был тщательно отделан, но в этом месте находилась мозаика из разноцветных камней, выполненная с такой красотой и с таким изяществом, что Керавн запретил своим детям по ней ходить. Правда, он делал это не столько из уважения к великолепному произведению искусства, сколько потому, что это запрещалось и ему его отцом, а его отцу дедом. Картина изображала брак Фетиды с Пелеем . Ложе прикрывало только нижний край ее, украшенный амурами.