Инженер не решался уйти. Он был в затруднении, и это понятно. Прямо скажем, в замешательстве. Он стоял у эстрады, на виду у посетителей. И вдруг осознал присутствие людей. Осознал остро. Он обернулся и посмотрел на них всех. Некоторые, конечно, уже спрашивали себя, что происходит. Короче, на него и Симона смотрели. Ему стало стыдно.
Так вы идете? спросил он. Симон держал руки над клавишами. Руки дрожали. Инженер испугался. Пойдемте, попросил он почти умоляюще. Езжайте домой, сказал Симон. Но, взмолился инженер. Валите, сказал Симон, вы меня стесняете.
Инженер не стал спорить. Было видно, как он развернулся и снова направился к выходу. Привкус испорченного вечера. У лестницы он обернулся в последний раз. Симон не сдвинулся с места, держа руки над клавишами. Инженер пожал плечами, словно говоря себе: В конце концов, мне-то какое дело, затем стал подниматься по лестнице.
Дойдя почти до верхней ступени, за своей спиной он услышал звуки фортепиано. Четкие звуки тянули его за пиджак. Он спустился, чтобы удостовериться. Играл Симон, начиная, пробуя начать, на ощупь.
В этот момент инженер, столь рьяно выказывавший благодарность, почувствовал досаду. Симон дарил себе то, чем он, инженер, не смог его одарить. Это все-таки благодаря мне, подумал он, перед тем как вновь подняться по лестнице.
Когда инженер поднялся в зал дискотеки, то подумал, что, может, и в самом деле. Да, сказал он себе, отправлю букет его жене. Нет, не из сада, Сесилия заведется, закажу через «Интерфлору».
Джонни Гриффин, обложка на обозрение, выдувал в одиночку под ритм Монка, сбежавшего выпить. Инженер не обратил на это никакого внимания. Джаза на сегодняшний вечер хватит. Проходя, он махнул рукой в сторону бара и сказал усталой женщине: До свиданья. Народу уже меньше. Можно и передохнуть. С сигаретой во рту, она вытирала стакан. Дым в глаза.
Затем, уже на улице.
Он с трудом выбрался с парковки. Его поджала какая-то маленькая машина, сумевшая втиснуться в зазор. Да здравствует усилитель рулевого управления. Часы на табло показывали 22:50. Поезд Симона отправлялся через восемь минут. Инженер поехал домой.
5
Что читаешь? спросил он, входя в спальню. Она читала лежа в их кровати. Она показала ему обложку книги. Вижу, сказал он, и как, хорошо? Неплохо, ответила она. Он наклонился и поцеловал ее. От тебя пахнет алкоголем, сказала она. Естественно, сказал он, я выпил. Он снял пиджак.
Припозднился, заметила жена. Он развязывал галстук. Ирис спит? спросил он. Да, Ирис спит, ответила жена, а ты? Что я? спросил инженер. Он вытаскивал ноги из штанин брюк.
Хорошо прошел твой ужин, спросила она, с мсье Нардисом? Очень хорошо, ответил он, раздевшись до трусов. И добавил: Я подумал, что будет правильно отвезти его выпить в «Дельфин». Он направился в ванную.
Вернулся в банном халате. Мне показалось, он любит джаз, сказал он. Ты не надеваешь пижаму? удивилась жена. Да нет, ответил он, сама
пианистом-новатором, которого два-три раза даже приглашали в американские клубы.
Основательно наметив тему, Симон, один на всем белом свете, уткнувшись лицом в клавиши, импровизировал. Руки уже не дрожали. Они постепенно овладевали всей клавиатурой, и его стиль, хорошо ли это, не знаю, выигрывал в простоте, ясности.
А вот и хозяйка, сказал Билл. На сцену выходит любовь. А с этим никогда нет покоя. Симон никогда не аккомпанировал вокалистам. Он сказал мне, что ему сразу же понравилось. Не только потому, что это была Дебби. Нет, сам жанр фортепиано и вокал. Когда-то она, Дебби, пела джаз.
Симона она не знала. Или, точнее, знала, как многие, видела, слышала его однажды вечером, и все. Тогда она, еще совсем юной девушкой, изучала музыку в университете. А на каникулах ездила по Европе.
Она увидела и услышала его однажды вечером в одном копенгагенском клубе. Два-три часа в присутствии Симона, даже если они пересеклись взглядами, этого мало, чтобы вспомнить, даже со стилем, звучанием, касанием, фразировкой, этого мало, чтобы вспомнить. Хотя, может, этого и достаточно. Нет, если серьезно, она не могла его узнать.
Хотя, усомнилась Дебби. Она отреагировала на фигуру. Определенную манеру держаться сгорбленным над клавиатурой. Как у Глена Гульда, сказала она мне, если ты понимаешь, что я имею в виду. Я понимал. Я видел, как Симон играл. Он играл на моем «Стенвее», когда приходил. Я знал его манеру держаться за роялем.
Не поддержите его? спросила Дебби у Скотта и Пола, который не слушал, он болтал с девицей. Почти не останавливаясь, Симон, аккуратно модулируя, соскользнул к очень красивой балладе «You Have Changed».
Нет, сказал Скотт, перерыв это перерыв. У каждого своя банка пива и свой стаканчик. У Билла бурбон. У Скотта виски. У Пола кока-кола. Билл насупился. Игра Симона выводила его из себя. Я думала, это играешь ты, сказала ему Дебби. Кажется, ее забавляло, что какой-то клиент сел за рояль во время перерыва. Это, конечно, симпатично, но. Этот играет слишком хорошо, подумала она, это ненормально, что-то там не то.
И потом, Дебби обожала балладу, которую Симон играл так хорошо. Она сама ее пела когда-то. Правда, она не пела уже давно. Ну что ж, а вот я пойду, сказала она Биллу и Скотту, помогу ему, мне хочется спеть. Она чуть отпила из стаканчика Скотта: Ты позволишь?