Чтобы хорошо в этом разобраться, нужно, по примеру Адама, встать на путь достоверностей, иначе говоря материалистического экстаза. Время в этом случае все больше сжимается; его отзвуки становятся все короче; подобно утратившему опору коромыслу, предыдущие годы быстро превращаются в месяцы, месяцы в часы, в секунды, в четверти секунды, в 1/1000, а потом вдруг неожиданно исчезает все, кроме единственной неподвижной точки Вселенной, и вот она вечность. То есть бог, которого никто не создавал и чье существование тайна за семью печатями. Речь не идет ни о психологической фиксации, ни о мистицизме или аскезе в чистом виде. Это выражение не вытекает ни из жажды общения с Богом, ни из стремления к вечности. Захоти Адам взять верх над материей, над собственной материей, используя те же движущие силы, что у этой материи, он проявил бы еще одну слабость.
Это не вопрос желания в чистом виде; как не был давешний вопросом о сигаретах, которые можно курить на земле. Адам анализирует, он творит здравое рассуждение. Отталкиваясь от своей человеческой плоти, от всей суммы имеющихся у него ощущений, он самоуничтожается через двойную систему умножения и отождествления. Благодаря этим двум величинам он может рассуждать как в будущем, так и в настоящем и в прошлом. В той мере, в какой два этих слова воспринимаются в их истинном значении, то есть как слова. Или в ближайшем, или в далеком. Он медленно самоуничтожается через самосоздание. Он творит симпоэзию и приходит не к Красоте, Уродству, Идеалу, Счастью, а к забвению и отсутствию. Вскоре он перестает существовать. Он уже не он. Он потерян, он слабая частица, продолжающая двигаться и описывать себя. Он стал бледным призраком, одиноким, вечным, огромным, кошмаром сиротливых старух, который созидает себя, умирает, живет снова и снова и исчезает во тьме сотни, тысячи и миллиарды раз, которые на самом деле один бесконечный раз, и не является ни тем, ни другим.
* * *
О.«За несколько дней до того, как хозяева дома должны были вернуться и вышвырнуть меня на улицу, я решил сходить в город. Было около двух, а может, трех часов, и я надеялся увидеть Мишель, или собаку, или кого-нибудь еще и купить сигарет, пива и еды. Важней всего было найти Мишель и одолжить у нее 1000 или даже 5000 франков; я составил короткий список на пустой сигаретной пачке,
курево
пиво
шоколад
еда
бумага
газеты по возможности
и намерен был точно следовать этому порядку.
Сигареты я всегда покупал в киоске у городских ворот. В маленьком, тихом и чистом баре «У Гонтрана», где на стенах висели открытки. За табачным прилавком из выкрашенного в темно-коричневый цвет дерева стояла продавщица в полосатом платье лет шестидесяти шестидесяти пяти. В глубине бара спала овчарка, на алюминиевой бляхе ошейника было выгравировано ее имя Дик.
За пивом я заходил в бакалею, в этом просторном и прохладном магазине самообслуживания покупки нужно было складывать в плетеные корзины из красного пластика. Я взял на входе корзину, кинул в нее бутылку светлого пива, заплатил и вышел.
Шоколад: в той же бакалее. Но его я не купил, а украл. Сунул плитку под заправленную за ремень рубашку. Когда стоял в очереди в кассу, пришлось втянуть живот, чтобы не выпирала. Я едва дышал, но ни продавщица, ни верзила-охранник ничего не заметили. По-моему, им вообще на все плевать.
Оставались еда, газеты и бумага.
Еда:
Я купил рагу в «Призюник».
Газеты:
покопавшись, я добыл их обычным способом, в укрепленных на столбах ящиках. Нашел журнал «Стоматологический вестник» в приличном состоянии, на хорошей бумаге, с множеством пробельных страниц; это что-то новенькое, подумал я, будет забавно смешать в одну кучу луночки
и зубы, моляры и метод депульпирования «Б».
Бумага:
в «Прилюкс», школьная тетрадь. (Эта заполнена почти до конца; когда испишу еще три таких же, можно будет подумать о публикации. Я уже придумал подходящее название: «Красавцы Мерзавцы».)
Но самым главным делом было: по возможности оглядеться.
Это означало: идти по городу и приглядываться ко всякой всячине, которая может потом пригодиться, приискать пустующий дом, пусть даже совсем ветхий, куда можно будет вселиться, когда меня погонят из виллы на холме, а еще постараться увидеть собаку, разных других зверюшек, поиграть с ними, помыться в Общественных Банях и занять 5000 франков у Мишель. Главное, помните, что я Я был бы рад, если бы сумел найти хоть какую-нибудь работенку, непыльную, ручную, например мойщика посуды в ресторане, санитара в Морге или статиста в Студиях. Хватало бы на пачку сигарет, когда захочется, раз в день, и на писчую бумагу, и на одну бутылку пива в день. Остальное ненужная роскошь. Мне бы очень хотелось поехать в США, говорят, там можно так жить, и греться на южном солнце, и писать, пить и спать. Еще я подумываю вернуться в действующую армию, а почему нет?
Я знал одного мужика, который делал керамику. Его жену звали Бланш, а жили они в домике в горах. Как-то раз, в очень жаркий день, я пришел к ним около трех; он работал голый по пояс в обвитой зеленью беседке наносил ацтекские рисунки на терракотовые вазы, выставлял их на солнце, потом глазировал и обжигал в печи: получался жар в квадрате. Вокруг царила гармония. На цементном полу дремала саламандра с раздвоенным хвостом. Не думаю, что прежде видел такую жару вкупе с жаром. Температура воздуха была +39°, а печи все 500°. Вечерами Бланш варила японские бобы; ее муж был отличный парень, белолицый, легкий, похожий на равносторонний куб, жарящийся на солнце.