Попросить при всех о помощи, сознаваться, что слаб, Генка не мог, а потому произнес почти с угрозой:
Режь! Только учти, я тебя тоже жалеть не стану.
Эх, если б Игорь понял, не поверил угрозе, мир остался бы прежним, где дружба свята, правда торжествует, а ложь наказывается
Но Игорь поскреб небритый подбородок, не глядя Генке в глаза, угрюмо сказал:
Не пожалеешь? Само собой. Что ж
9
Скрипнул стул под Иваном Игнатьевичем, директор решительно поднялся, грудью повернулся к Ольге Олеговне, насупленно-строгий и замкнутый:
Не кажется ли вам, что вы сейчас обидели человека? Сильно обидели и незаслуженно!
У Ольги Олеговны немигающие, широко открытые глаза, но неподвижное лицо все равно кажется каким-то слепым. Тяжелая копна вознесенных волос и расправленные плечи.
Мне очень жаль, что так получилось. Голос сухой, без выражения.
Не сочтите за труд извиниться перед ней.
Иван Игнатьевич редко сердился, но когда сердился, всегда становился церемонно-вежливым: «Не сочтите за труд Смею надеяться Позвольте рассчитывать»
Извиниться? За что?
Неподвижное лицо Ольги Олеговны ожило, взгляд вновь стал подозрительно-настороженным.
Вы только что, любезная Ольга Олеговна, сказали, позвольте напомнить: «Мне очень жаль, что так получилось». Надеюсь, сожаление искреннее. Так сделайте же следующий шаг извинитесь!
Мне жаль Наверное, как и каждому из нас. Жаль, что у Зои Владимировны долгая жизнь оканчивается разбитым корытом.
Разрешу себе заметить: разбитое корыто довольно рискованное выражение.
А разве она сейчас сама не призналась в этом?
Не станете же нас уверять, уважаемая Ольга Олеговна, что долгая жизнь Зои Владимировны не принесла никакой пользы?
Пользы? Сорок лет она преподает: Гоголь родился в таком-то году, Евгений Онегин представитель лишних людей, Катерина из «Грозы» луч света в темном царстве. Сорок лет одни и то же готовые формулы. Вся литература набор сухих формул, которые нельзя ни любить, ни ненавидеть. Не волнующая литература вдумайтесь! Это такая же бессмыслица, как, скажем, не греющая печь, не светящий фонарь. Получается: сорок лет Зоя Владимировна обессмысливала литературу. Пушкин, Достоевский, Толстой, Чехов глаголом жгли сердца людей. По всему миру люди горят их пламенем любят, ненавидят, страдают, восторгаются. И вот зажигающие глаголы попали в добросовестные, но, право же, холодные руки Зои Владмировны Сорок
лет! У скольких тысяч учеников за это время она отняла драгоценный огонь! Украла способность волноваться! Вы в этом видите пользу, Иван Игнатьевич?!
Иван Игнатьевич сердито засопел, спрятал глаза за кустистыми пшеничными бровями.
Но она еще была преподавателем и русского языка, научила тысячи детей грамотно писать. Хоть тут-то признайте, что это немалая заслуга.
Научить правильно писать слово и отучить его любить. Это все равно что внушать понятия высокой морали и вызывать к ним чувство безразличия.
Странный вы человек, Ольга Олеговна, огорченно произнес Иван Игнатьевич. Вдруг взорвались готовы крушить и проламывать головы только потому, что девочка-выпускница задела вас за живое.
Вдруг? Неужели для вас выступление Студёнцевой неожиданность?
Да уж признаюсь: от любого и каждого ждал коленца, только не от нее.
И вы считали, что у нас в школе все идеально, не нужно освобождаться от старых навыков?
Положим, не все идеально и от каких-то привычек нам придется освобождаться.
Но тогда придется освободиться и от тех, кто безнадежно увяз в этих старых привычках.
Освободиться от Зои Владимировны? Немедленно? Или можно подождать немного, хотя бы того не столь далекого дня, когда она сама решит оставить школу?
Недалекого дня? А когда он наступит? Через год, через два, а может, через пять лет? За это время сотни учеников пройдут через ее руки. Я преклоняюсь перед вашей добротой, Иван Игнатьевич, но тут она, похоже, дорого обойдется людям.
Иван Игнатьевич, опустив борцовские плечи, недовольно разглядывал Ольгу Олеговну.
Мне кажется, вы собираетесь выправить накренившуюся лодку, черпая решетом воду, сказал он с досадой.
То есть?
То есть мы освободимся от Зои Владимировны, а на ее место придет молодой учитель, только что окончивший наш областной пединститут. И вы рассчитываете, что он-то непременно будет горящим. Вам ли не известно, что в областной пединститут, увы, идут те, кто не сумел попасть в другие институты. Десять против одного, что на смену Зое Владимировне придет неспособный раздувать святой огонь Пушкина и Толстого. Не рассчитывайте на Прометеев, дорогая Ольга Олеговна.
Ольга Олеговна не успела ответить, как по учительской прокатился глуховатый басок:
Зоя Владимировна опасна больше других? Сомневаюсь.
Директор шумно повернулся, Ольга Олеговна подобралась: подал голос учитель физики Решников.
Что ты хочешь этим сказать, Павел? спросила Ольга Олеговна.
Хочу сказать: врачу излечися сам!
Ты считаешь, что я?
Да.
Зои Владимировны?
В какой-то степени.
Объясни.
И Решников поднялся, нескладно высокий, крепко костистый, с апостольским пушком над сияющим черепом, лицо темное, азиатски-скуластое, плоское, как глиняная чаша.