Экипаж корабля составляли пятьдесят солдат, а гребцов-галерников было семьдесят два человека, потому что весел было восемнадцать пар. От скамьи к скамье часто перешептывались о возможности освободиться от цепей, перебить солдат и таким образом вернуть себе свободу. Но цепи были крепкими и тщательно осматривались, а когда корабль бросал якорь, то всегда устанавливалась охрана. Даже когда происходил бой с вражеским кораблем, несколько солдат всегда оставляли присматривать за рабами, с приказом убивать тех, кто будет проявлять беспокойство. Когда их сводили на берег в какой-либо из крупных военных гаваней халифа, то запирали в специальном помещении для рабов до того времени, когда корабль снова был готов к отплытию. При этом за ними все время тщательно наблюдали и никогда не позволяли собираться в больших количествах. Таким образом казалось, что у них нет будущего, кроме как грести до тех пор, пока силы не оставят их тела, или пока какое-нибудь вражеское судно не победит их корабль и не отпустит рабов на свободу. Но корабли халифа всегда были многочисленны и превосходили своих противников, так что на такую возможность трудно было рассчитывать. Некоторых из них, выказывавших непокорность или выражавших свое недовольство при помощи проклятий, забивали кнутом насмерть или живыми выбрасывали за борт, хотя иногда, когда преступник был хорошим гребцом, его просто кастрировали и вновь сажали за весло, что, несмотря на то, что рабы никогда не допускались к женщинам, считалось самым худшим наказанием из всех.
Когда в преклонном возрасте Орм рассказывал о своих годах, проведенных в качестве гребца, он всегда помнил, какие именно места занимали викинги на корабле, а также и места, занимаемые многочисленными другими рабами. И когда, он рассказывал свои истории, то водил слушателей от весла к веслу, описывая человека, сидевшего на каждом из них, рассказывая, кто из них умер, кто пришел на их места и кого чаще других наказывали кнутом. Он говорил, что ему нетрудно запомнить это, поскольку в своих снах он часто видит судно с рабами, видит согбенные спины рабов, слышит, как люди стонут от тяжкого труда, и всегда ноги надсмотрщика, приближающегося к нему сзади. Потребовалось все мастерство плотника, сделавшего его кровать, чтобы она не развалилась на части, когда во сне он хватался за одну из ее досок, думая, что это весло, и он всегда говорил, что нет в мире большего счастья, чем, проснуться после такого сна и увидеть, что' это всего лишь сон.
Через три весла от Орма, также по левому борту корабля, сидел Крок, который сейчас сильно изменился. Орм и другие знали, что быть рабом-галерником для него тяжелее, чем для всех остальных, поскольку этот человек привык командовать и всегда считал себя Удачливым. Он стал очень молчаливым, редко отвечал, когда его сосед обращался к нему, и, хотя его огромная сила позволяла ему без труда справляться с требуемой от него работой, он всегда греб как полусонный или человек, находящийся в глубоком раздумье о других делах. Его гребок постепенно становился медленнее, весло выпадало из ритма, и надсмотрщик жестоко избивал его. Но никто из них никогда не слышал, чтобы он хоть раз вскрикнул во время наказания или хотя бы прошептал ругательство. Он начинал сильнее налегать на весло и вновь входил в ритм гребли, но взгляд его задумчиво следовал за спиной надсмотрщика, когда тот проходил вперед, как взгляд человека, наблюдающего за назойливой осой, на которую он не может наложить свою руку.
Крок сидел за одним веслом с человеком по имени Гунне, который громко жаловался на то, что его часто: наказывают по вине Крока, но Крок обращал мало внимания на его жалобы. В конце концов в один из случаев, когда надсмотрщик жестоко избил их обоих, и жалобы Гунне были более громкими, а его недовольство более сильным, чем обычно, Крок посмотрел на него, как будто заметив его присутствие в первый раз, и сказал:
Потерпи, Гунне. Тебе не придется долго переносить мое общество. Я вождь, и не был рожден для того, чтобы подчиняться приказам других людей, но мне еще надо сделать одну вещь, если только мне повезет, и я смогу сделать это.
Он не сказал больше ни слова, и что именно он должен сделать, Гунне не понял.
Прямо перед Ормом сидели два человека, которых звали Халле и Огмунд. Они часто разговаривали одобрых временах, которые были у них в прошлом, о вкусной еде и пиве, о прекрасных девушках дома на севере, часто сочиняли различные подходящие виды казни для надсмотрщика, но они не могли придумать, как осуществить какой-нибудь из них. Сам Орм сидел с темнокожим чужеземцем,
которому за какую-то провинность отрезали язык. Он был хорошим гребцом и редко нуждался в кнуте, но Орм предпочел бы сидеть рядом с кем-нибудь из своих соотечественников или хотя бы с кем-нибудь, способным говорить. Самое плохое было то, что этот человек с отрезанным языком не мог говорить, но очень даже мог кашлять, И его кашель был самым страшным, какой только Орму приходилось слышать в своей жизни. Когда он кашлял, лицо его становилось серым, и он задыхался, как рыба, выброшенная на сушу. Его внешность становилась настолько страшной и болезненной, что было странно, как он вообще живет на свете. Это заставляло Орма беспокоиться о своем собственном здоровье. Он не слишком высоко ценил жизнь галерного раба, но ему не хотелось умереть от кашля вид человека без языка убеждал его в этом. Чем больше он размышлял о возможности умереть таким образом, тем больше это расстраивало его, и ему очень хотелось, чтобы рядом с ним сидел Токе.