любящий её и дочку.
Теперь, когда она была замужем во второй раз, прошлая жизнь вспоминалась ей всё реже и реже. Второй муж, которого тоже звали Сергеем, был действительно заботлив и нежен. Хотя и нападали на него порой приступы странной злобы, но всё это поначалу относилось, слава богу, не к ней. Причины были различные и, в общем-то, несущественные: то где-то кто-то нахамит, то на работе конфликт. Сам Сергей в конфликты не ввязывался, на хамство хамством не отвечал да и каким-то жалостливым бывал временами, прямо до странности. Ну вот, например, такая деталь: было у Сергея хобби вёл он песенник, но не такой, как все, то есть шлягерный или с блатным репертуаром. Песни там были особенные: про то, как муж неверную жену убил, или как мать незаконнорожденного сыночка живым в землю закопала, или как отец родную дочку зарезал. Ирина иногда посмеивалась: ну и репертуарчик, где ты только такие песенки откапываешь аж мороз по коже! Сергей хмурился, отмалчивался, реже отшучивался.
Семья, в которую попала Ирина, была внешне самой обычной. Правда, девушка чувствовала, что не всё ладно между свёкром и свекровью, но в какой семье проблем не бывает. Недаром же сказал классик: «Каждая семья несчастлива по-своему». Значения особого этому не придавала, к тому же родители мужа, жившие за стенкой, не очень-то и вникали в жизнь молодой семьи. Дочку муж любил, несмотря на то, что была неродная, играл с ней, водил гулять в парк. Глядя на них, радовалась Ирина, считала себя счастливой женщиной и матерью. Муж работал на шахте, зарабатывал неплохо, любил делать подарки. И хозяйственный был, мастерил что-то постоянно, строил, ремонтировал. Бывали, конечно, и ссоры, но до больших скандалов не доходило. Тут тактика у мужа была своя: если видит, что атмосфера накаляется шапку в охапку и бежит на улицу освежиться. Часа через два-три возвращается, а у неё уже и желания ругаться нет, да и он остыл. И опять всё тихо-мирно.
Ирина выглядывает в окно: к калитке подходят соседские девчонки, подруги младшей сестрёнки Лены, частые гости в их доме. Сегодня намечено всем скопом стряпать пельмени: завтра у неё день рождения предстоит праздничный банкет. Ирина выбегает на веранду и спотыкается о валяющийся на полу зонт, точнее, на часть зонта: бывшая когда-то ярко-красной ткань в голубой и вишневый горошек купол зонта, торчат, ощетинившись, сломанные спицы. Зонт муж принёс недавно нашёл на улице. Ручку снял и поставил на зонтик матери тот совсем сломался, а останки вот валяются. «Где что делает, там и бросит», проворчала Ирина, запнув останки зонта ногой под стол. Девчонки уже взошли на крыльцо, тихие какие-то, вроде как испуганные. «Ир, к тебе Верка не заходила? спрашивает Лена. Целый день ищем, никто её не видел. Странно, мы же вместе сюда собирались и вот, опоздали из-за неё» «Придёт, куда она денется, начнём без неё. Сергей вот тоже куда-то запропастился», Ирина повязывает вокруг талии фартук. Талия уже заметно округлилась: вот-вот новое чадо зашевелится, запросится к жизни, а пока чуть-чуть поламывает поясницу да тошнит по утрам.
Сергей явился, когда половина пельменей была уже готова. «Ты где это гуляешь? засмеялась Ирина, увидев мужа. А глины-то на ногах понатащил Откуда?» «В парке был, доски для сарая там присмотрел», ответил Сергей, быстренько вымыл руки и присел к девчонкам помогать. «Хозяйственный ты мой», подумала Ирина и вдруг ни с того, ни с сего спросила: «Слушай, а ты Веру случайно не видел? Девчонки вот беспокоятся: с утра её найти не могут» «Да куда же она денется? улыбнулся Сергей. Поди-ка амурные дела. Эх, возраст И где мои семнадцать лет?» Девчонки рассмеялись, а Ирина вдруг вспомнила из далёкого детства: «Каравай-каравай, кого хочешь, выбирай»
Город внешне жил своей размеренной жизнью: утром хлопали двери его домов, тяжело вздыхали автобусы, спешили на работу горожане, дети возились в песочницах, строили крепости, играли в войну. Ближе к вечеру город вымирал, забивался в углы-квартиры, и если на ночной улице раздавались тяжёлые мужские шаги, затаивал дыхание: не убийца ли? А стук женских каблучков порождал другую мысль: не жертва ли?
Город стал похож на сломанный механизм, где одна шестерёнка, вышедшая из строя, сбивала с рабочего ритма другие и нарушала общий ход. Объятый повседневным страхом, город погружался в ночь, чтобы утром, едва проснувшись, прислушиваться к разговорам в подъездах и на остановках, тяжёлым взглядом провожать милицейские мигалки и испуганно шарахаться от мчащейся «скорой»: опять беда? и кто на этот раз?
Первая внушительная брешь была нанесена, как ни странно, зрелищам: на проходивший в городе эстрадный фестиваль «Утренние трели» зрители не пошли, сдавая
купленные заранее билеты, чем нанесли немалый урон городской культуре, перебивающейся с хлеба на воду. Рассказывали, будто за несколько дней до несостоявшегося по чьей-то вине праздничного события в милицию потекли подмётные письма, где в страшной форме описывались ужасы, предстоявшие горожанам: проиграны в карты определённые места на стадионе, в кинотеатрах и автобусах. Люди старались не садиться в городском транспорте, не ходить в кино, испуганно озирались, если оказывались последними в очереди: последние, по слухам, были также проиграны.