Стукнула входная дверь, привычно прошелестели шаги, мягкие, знакомые. Кот Васька спрыгнул со стула и, выгибая спину, потянулся в ожидании ласки хозяйки. Серёжка рванулся к двери. Мама вошла, как всегда, нагруженная хозяйственными сумками. Самую большую поставила на стол. Серёжка тут как тут, помогает матери вытащить свёртки. «Ой, мамочка, яблоки! Ура!» «Потом, чертёнок», журчит голос матери с наигранной строгостью, а в глазах неподдельная весёлость. Характер матери Серёжка знает наизусть, поэтому яблоки мыть не спешит, лучше заглянуть во вторую сумку: что там ещё. На пороге кухни появляется Галя. «Ой, мам, чуть не забыл, выпаливает Серёжка,
глядя на сестру, а мы тебе этот, как его приготовили» «Сюрприз», подсказывает Галя. «Во-во», поддакивает Серёжка, вгрызаясь в хрусткую плоть яблока острыми зубами. По подбородку скатывается капелька сока, падает на белую рубашку. «Ну вот, вымазал! Опять после школы не переоделся», в голосе матери появляются нотки раздражения, и Серёжка опрометью бежит к своей кровати: там, на спинке, висит домашняя рубашка в весёлую зелёную клетку.
Мать Серёжка не то чтобы боится, скорее, боится за мать. Однажды навещал он мать в больнице (с чем она туда попала, Серёжка не знал) и наткнулся в коридоре на санитаров, выносивших длинное костлявое тело, накрытое белой простынёй. Тогда он впервые испытал чувство страха. Нет, о смерти применительно к маме Серёжа не думал, чаще думал о своей, пытаясь постичь детским сознанием суть смерти и неизбежность. Всё это, как правило, кончалось тем, что Серёжка сначала слегка распускал сопли, а потом сумбурно радовался предстоящей, ого ещё какой длинной жизни. Главное ощущение, которое он вынес из времени жизни без матери холодно, неуютно, прибежишь из школы, а на столе пусто, и мама не грохочет у печки кастрюлями. Галка это совсем не то: разве можно сравнить её обед с маминым? У него как-то получалось, что голод и любовь к матери были неразделимы.
Отец совсем другое. Отец это когда вдвоём с мотоциклом повозишься, гвозди в сарае позабиваешь (работник растёт, хозяин любовался отец), двор в порядок приведёшь. Отец это какая-нибудь работа, спешка, разговоры: а вот года через два даст бог, живы будем, и на машину скопим держи, Серёга, хвост пистолетом: тебе водить придётся, я-то стар буду. Верил Серёжка в старость отца, как в собственную молодость: для двенадцатилетнего пацана сорок лет глубокая старость. Галю, которая была старше на три года, Серёжа оберегал, как младшую, ждал из школы, заискивающе заглядывал в глаза, если Галя сердилась и, что греха таить, шпионил за сестрой, если та дольше обычного задерживалась в школе или с каким-нибудь одноклассником у калитки. На Галю уже заглядывались ровесники и ребята постарше, что Серёжка считал чуть ли не личным оскорблением: это моя сестра, значит, только я имею право на неё. Родители считали такую ревность обычным детским эгоизмом, посмеивались и не придавали этому особого значения.
«Эй, Серый, послышался из соседней комнаты голос сестры, иди-ка сюда!». Серёжка бросился на зов. Галя стояла у письменного стола с растерянным лицом, перебирая бумажную стопку: письма, открытки, листочки с переписанными стихами. «Серёжка, ты не брал случайно, Галя запнулась и покраснела, здесь фотография была» «Не, удивлённо перекосив лицо и вытаращив глаза, промычал Серёжка. Зачем она мне? Ещё бы я фотки твоих пацанов собирал!» «А, значит, ты знаешь, какая фотография пропала, знаешь» «Да ничего я не знаю, отстань!», отбивался Серёжка. На пороге появилась мать: «Что за шум, что произошло?». Галя умоляюще скосила глаза на Серёжку: молчи, мол. «Да так, мы пошутили, мама», это Галя, а Серёжка молчит. Не будет же он давать ход истории, которая логически должна закончиться тем, что Серёжка, в конце концов, вернёт сестре пропавшую фотографию, правда, уже с нарисованной бородой и выколотыми глазами. Нет уж, лучше молчать.
«Ужинать, ребята, руки мыть», приглашает мама. Серёжка, обрадованный, что всё на сей раз сошло с рук, вприпрыжку летит к умывальнику. Следом плетётся Галя. Ест она всегда не очень, а сегодня чуть притронулась и встала из-за стола. «Что с ней?», отец поворачивается к матери. Та пожимает плечами. «Любовь», хихикает Серёжка, за что тут же получает затрещину от отца: «Прекрати, совсем распоясался! Готовься лучше дрова пилить: ума прибавится и силы». «Сила есть ума не надо», пытается сострить Сережка, но тут же умолкает под отцовским взглядом. Но строгим отец только притворялся. Стоили выйти во двор, как он сам затеял возню, тут же поддавшись Серёжке, что вызвало у обоих бурный восторг.
Рос Серёжка крепким, сбитым, как пряник, сильным. Но силу свою не выказывал, для корыстных целей не использовал, в классе был тихим, не особо заметным, на уроках вёл себя, как мышь. Часто его блуждающий взгляд отрывался от действительности, а мысли касались предметов, отнюдь не школьных. Оживал он на уроках литературы, особенно, когда читали стихи. Голос у Серёжки был чистый, звонкий, как колокольчик. Да и внешность яркая: большие синие глаза, брови вразлёт. На фотографии, где снялись всем классом, сидит Серёжка аккуратный, серьёзный, в самом центре, рядом с маленькой Валюшкой, дочкой Татьяны Петровны, классного руководителя. Кстати, перед тем, как сфотографироваться, произошёл весьма курьёзный случай. Разгорелся