Глава 10
ду вот просто слово и вот теперь состыковались все шероховатости в нашем пазле. Теперь уже нам не разойтись краями с Нуридом и его семьей вот никак не разойтись. Слово, которое вот так развернуло мою жизнь на русском звучит просто мак.
До того, как я стал следователем и переехал в этот городок служба моя проходила в УИНе есть такая служба. И связана она с близким общением с осужденными если убрать вежливость просто сторожили мы осужденных и направленных на исправление уголовников. Исправление уголовников это блажь и невыполнимая задача. Но это не относиться к нашему повествованию. Часть спецконтингента в лагере были лица чеченской национальности и потому язык я чеченский хоть и по-верхам а вынужденно выучил. И теперь с деревянным лицом слушал как именно меня будут убивать и как меня будет приятно порезать на куски. Фантазии у родственников, да и у самого Нурида хватало. Теперь даже просто сбежать и то было не вариант. Теперь или они или я. Обратиться за помощью вот это было совсем смешно. Никто мне помогать не будет, все местные правоохранители были наблюдаемы мной за столами с чеченцами и посещали этот мотель эти начальники часто и густо. Кормились за столом у Нурида охотно.
Теперь надо было выбрать удобный момент и как это не печально звучит просто гасить всю «семью» Нурида. То, что они наркоманы со стажем я уже установил запах прекурсоров и «дороги» на венах. Сомнений не было. Версия с кредитами и кидками не выдержала проверки.
Именно Нурид и собирался ограбить «космонавтов» затем на эти деньги выкупить партию мака, привезенную из Прикарпатья, именно охраняющие меня «западенцы» и были теми продавцами.
На меня же переводились все стрелки по кидку «космонавтов» и потому я был мертв сразу же как попал к Нуриду. Благодарность за спасение его жены. Это даже не смешно, или наооборот обхохочешся русский хочет благодарность от чеченцев- наркоманов и «западанцев» их торговых партнеров. Большего наивняка и представить трудно. Как я сука в этот блудняк вляпался всеми четырьмя конечностями.
И с другом не переговорить. Был и пока, наверное, есть лепший друган Серега Воронов
В эти самые часы у Сереги Воронова, но так его никто и не звал. Ворон самое то
У Ворона же наконец появились какие-то зацепки по давнему и никак не кончающемуся делу
Ирина любила смотреться в зеркало, не на ходу, наспех поймав случайный мужской взгляд, а подолгу перебирая прядки волос, придавая лицу то загадочное, то игривое выражение. Когда-то в детстве она воображала себя неприступной красавицей, за благосклонный взгляд которой дрались все принцы округи. Драк было несколько, в основном между соседскими пацанами, но Ирине от этого не было ни жарко, ни холодно. Да и случалось это едва ли не в прошлой жизни, в детстве ещё. Теперь прошлые претенденты на её благосклонность давно переженились, а при встрече с Ириной или холодно кивают, или хихикают, что совсем не украшает их как мужчин, или вовсе отворачиваются: не дай бог, суженая заметит, скандала потом не оберёшься. Что ж, видать, улетели денёчки золотые и детства беззаботного, и юности беспутной. Жизнь женщины теперь складывалась настолько нелепо и неумело, что в конце концов она и сама на неё рукой махнула: будь, что будет. И жизненными неурядицами Ирина была не особо угнетена, да и на радости бурно не откликалась. Настолько всё смешалось в одну кучу, что радость часто оборачивалась неприятностью и наоборот.
Ну вот, скажем, дети что это? радость или неприятность? Казалось бы, ответ однозначен: дети цветы жизни, как сказал классик. Это с одной стороны. У Ирины же было всё не как у людей. В свои двадцать шесть лет она считалась матерью двоих детей. Считалась, но не была. Или опять же наоборот: была, но не считалась. Дело в том, что грех, оставшийся после первого брака, проживал почти безвылазно в санатории для детей с туберкулёзом. Точнее, проживала: это была дочка Леночка.
Сам же муж, не приемля суровый климат Сибири, скитался где-то по бескрайним степям Украины, так и не сумев обрести достойный супружеский якорь и крепкий семейный очаг. Писал бывший муж редко, да и письма были короткие: о Ирине, как правило, ни слова, только о дочке. Получив письмо от первого зятя, мать долго ворчала, называя Ирину непутёвой, кукушкой, хвалила зятя, жалела внучку, тяжело вздыхала, смахивала слезы и искала «лекарство». Благо, «лекарства» этого было предостаточно в каждом магазине, деньги водились, ноги быстры были, если не свои, старушечьи, то Ирина или брат её Андрей «совершенно случайно» оказывались рядом.
А дочка Ирины, действительно, здоровьем не удалась. В хвори родилась, в хвори жила: то ли, как теперь модно говорить, гены подвели, то ли неотвязная какая зараза пристегнулась,
но из детского санатория выписывали её редко. Ирина не очень-то и расстраивалась: ничего уж не поделаешь, какую бог послал, все под ним ходим, по своей воле в сторону не свернуть, а что в санатории так это даже и лучше при месте постоянном. Навещала Ирина дочку не очень часто, но всё же не забывала. Недавно вот, уже со вторым мужем, на радостях да во хмелю, завалились в санаторий с конфетами, с тортом. Смеялась Леночка, а глаза грустные, взрослые совсем. Ни на кого из родителей дочка была не похожа: глаза большие, с восточным разрезом, и ресницы длинные, ровные, как щёточки. Синяки под глазами и впалые щёки делали Леночку похожей на персонаж какой-то не очень весёлой кинокартины, на царевну Несмеяну, что ли. «Скоро заберу тебя, доченька, домой», шептала Ирина на ухо девочке, целовала её мокрыми накрашенными губами. Отворачивалась Леночка, не верила пьяным речам матери, да и домой не хотелось. Не знала девочка радости в родительском доме, поэтому создавала, как могла, свой маленький детский уют в этих казённых стенах: кукла-полуинвалид, кусочки разноцветной материи, две потрёпанные детские книжки, обёртки от конфет, вот, пожалуй, и весь арсенал этого уюта.