Мидас тоже понимал далеко не все из звучавших вокруг языков, хотя полагал себя развитым лингвистом. Он действительно говорил на нескольких сотнях людских наречий, включая мертвые и тайные, но здесь ему не могли помочь даже его божественные способности. То есть при желании через неделю-другую он мог бы понять каждого, кто сейчас брел по направлению к Аркаиму. Но на самом деле, особого желания не было, уж точно не сейчас.
Зато молодой воин, казалось, попал в свою стихию. На его губах заиграла многозначительная улубыка, он вроде бы даже пару раз кивнул кому-то в толпе. Карн увидел, как разрушительное влияние душевной боли отступает, давая его ауре возможность восстановиться.
Не было никаких гарантий, что губительные эмоции не вернуться снова. Даже наоборот скорее всего Заку еще не раз предстоит пережить их. Но следующий всплеск пройдет легче, а третий принесет с собой лишь ярость и оставит пустоту, в которой утонут все опасные мысли и порывы. Боль, конечно, никогда не уйдет вся до последней капли, как никогда не заживет шрам от клинка. Но с такой болью можно жить, не боясь сойти с ума.
От размышлений о дальнейшей судьбе Зака Карна оторвал синхронный эмоциональный всплеск, прокатившийся по окружившей его толпе. На горизонте в физически зримом спектре воссиял Аркаим. Будто легендарная Шамбала или Беловодье, город расплескал вокруг себя океаны прозрачно-золотой энергии, каждый психон которой был напитан высочайшей мудростью и бесконечной свободой мысли и духа.
Энергосфера города была столь совершенной, что Карн до последнего не верил в ее рукотворное происхождение. Казалось, что столь безупречной может быть лишь естественная природная структура. Это было математически идеальное произведение искусства, однако в нем прослеживались отголоски компонентных единиц, которых не могло быть в природе. Ведь стихиям не нужен язык, им не нужны формулы и метрики, но людям без этого никак. Даже лучшим из нас.
С губ Карна сорвался завороженный вздох. Что до Мидаса, Зака и остальных путников глаза смертных видели иное. Но едва ли их видение в своем великолепии уступало образам, воспринимаемым теми, кто обладал истинным зрением.
Аркаим чем-то напоминал Радогост и Аркону, но те великолепные города-крепости теперь казались фригийскому царю младшими братьями, неказистыми последами этого каменного исполина. О да, город был выстроен из камня его стены и башни составляли белоснежные идеально ровные плиты. То есть это должны были быть плиты, хотя Мидас не заметил никаких стыков.
Он сощурил глаза, до боли всматриваясь в глянцевую поверхность неизвестного камня, в глубине которого струились проблески золотистых прожилок. Но никак швов не обнаружилось, он мог бы поклясться все это выглядело так, будто город был не построен, а ВЫРАЩЕН прямо посреди широкого плато, окаймленного с трех сторон отвесными скалистыми утесами. Но ведь этого не может быть, так? Или может?
Когда они приблизились, Мидас понял свою ошибку. Нет, стыков он по-прежнему не замечал, хотя и не оставлял попыток отыскать их, ибо его во многом консервативное сознание просто отказывалось выдвигать альтернативные гипотезы о постройке Аркаима. Но то, что он сначала принял за внутренние слои камня те самые золотистые прожилки оказалось письменами! Это были безупречно ровные ряды рунических строчек, они действительно будто бы находились не НА поверхности камня, а ПОД ней, и покрывали каждый квадратный сантиметр стен, высоких башен со стрельчатыми бойницами и исполинских ворот.
Ворота были отдельной историей. Мидас прикинул, что примерно так нордманы могли представлять себе Врата Вальхаллы тяжелые массивные створки метров по пятнадцать высотой с врезанными в камень коваными барельефами из черного (вороненого?) металла. Барельефы изображали сугубо военные сцены и выглядели довольно угрожающе. По периметру барельефов располагалась изящная гравировка фригийский царь узнал валькнуты и пару трехлучевых
свастик, что были в ходу у нордманов, кельтов, славян и других народов древнего мира.
Мидас неосознанно приоткрыл рот, созерцая за и над воротами колоссальные пирамиды, выполненные из того же белоснежного камня с золотыми рунами под поверхностью. Пирамиды вздымались над городом на недосягаемую высоту, касаясь своими вершинами безмятежного облачного савана. И там, в вышине, их венчали хрустальные шпили, сиявшие так, что на них невозможно было смотреть.
Еще он увидел пирамидки поменьше, выполненные из какой-то необычной породы, с расстояния напоминавшей матово-черный обсидиан. Были там и хрустальные башни, стремившиеся сравниться по высоте с самыми большими пирамидами, и спиральные конструкции из сияющего стекла с лазурным оттенком, что перетекали из одной формы в другую, будто живые. Это было настолько невообразимо и завораживающе, что Мидас не сразу заметил, как они буквально выпали из людского (и не только) потока. Тракт кончился.
Фригийский царь несколько раз моргнул и опустил взгляд, ошалело водя им по сторонам. Он пришел в себя, лишь натолкнувшись на беззастенчиво ухмыляющегося Зака. Молодой воин откровенно забавлялся, глядя на реакцию своего спутника, он то сам, судя по всему, видел город не в первый, и даже не в десятый раз.