Что до меня, то я позову обоих, сказал он.
Ты не говори мне «обоих», возразил я, а скажи, кого предпочтешь ты в первую очередь?
Вне всяких сомнений, ответил он, предпочтительнее прежде всего пригласить врача.
Ну, а на корабле в бурю кому доверишься ты сам со всем, что при тебе, кормчему или философу?
Да уж, конечно, кормчему.
Так и во всем остальном покуда есть знаток своего дела, от философа пользы нет.
Очевидно, так, сказал он.
Выходит, философ для нас бесполезен? Ведь у нас, я полагаю, есть ремесленники. Но мы договорились, что добрые и благородные люди полезны, а дурные бесполезны. Не так ли?
Ему пришлось согласиться.
Так мне, пожалуй, больше не о чем тебя и спрашивать? Кажется, и неотесанный чурбан оставил бы тут вопросы.
Спрашивай, о чем угодно.
Да ведь я хлопочу только о том, чтобы вспомнить наш прежний уговор. Дело вот в чем: мы договорились, что философия это нечто прекрасное, что сами мы философы, а философы люди благородные, а благородные полезные, тогда как дурные бесполезны. Затем мы признали, что пока существуют демиурги, от философов нет пользы, а демиурги есть всегда. Или здесь мы не пришли к согласию?
Пришли, разумеется, сказал он.
Итак, мы согласны, как видно из твоих же слов, что если философствовать значит быть сведущим в ремеслах в той мере, в какой ты говоришь, то получается, что философы люди дурные и бесполезные, пока у людей есть ремесла. Но все это, друг мой, обстоит далеко не так и не дело философии радеть об искусствах, проводить жизнь в хлопотах и в суете, и в многоучености; она в чем-то ином, наверное, ибо все то я полагаю недостойным философа и ревнителей искусств следует называть ремесленниками.
Чтобы нам яснее рассмотреть, правду ли я говорю, ответь на такой вопрос: кто знает, как правильно укрощать коней? Те ли, кто делает их лучше, или другие?
Те, что лучше.
Ну а собак те ли умеют правильно приручать, кто знает, как их сделать лучше?
Да, те.
Стало быть, это одно искусство правильно приручать и делать лучшими?
По-моему, да, сказал он.
И не то ли искусство, которое делает лучшими и правильно укрощает, знает также, что полезно, что дурно, или тут нужно какое-то другое?
То же самое, сказал он.
Итак, готов ли ты согласиться, что и людей делает лучшими то же самое искусство, какое правильно управляется с ними и распознает л1одсй полезных и дурных? Разумеется, готов, сказал он.
А то искусство, что делает лучшим одного, делает то же самое со многими, равно как многих делающее лучшими справится и с одним?
Да.
С копями и всем прочим дело обстоит так же?
Готов подтвердить.
Что же это за наука, которая правильно управляется с теми, кто бесчинствует в городе и преступает законы? Законоведение, не так ли?
Так.
А справедливостью ты назовешь что-нибудь другое или то же самое?
Нет, то же самое.
И она же есть искусство правильно управляться с людьми, а также распознавать полезных и дурных?
Она.
А кто знает одного, будет знать и многих?
Да.
А кто не знает многих, тот не будет знать и одного?
Готов подтвердить.
Значит, если бы конь не знал, какие кони полезны, а какие дурны, он не знал бы и самого себя, каков он?
Готов подтвердить.
А если бык не знает, какие быки дурные, а какие полезные, то он не знает и каков он сам?
Да, сказал он.
Так же и собака?
Согласен.
Ну, а когда какой-нибудь человек не знает, кто из людей полезен, а кто дурен, то и он не знает себя самого, полезен он или дурен, будучи и сам человеком?
Допустим.
Не знать же самого себя значит ли это быть в здравом уме или нет?
Думаю, что нет.
Следовательно, быть в здравом уме значит знать самого себя?
Готов подтвердить.
Тогда, очевидно, и надпись в Дельфах приказывает упражняться в здравомыслии и справедливости?
Очевидно.
Но тем самым мы узнаём искусство правильно управляться с людьми?
Я бы сказал, да.
А то искусство, пользуясь которым, мы умеем управляться с людьми, есть справедливость, то же, что помогает распознавать и самого себя и других, есть благоразумие, не так ли?
Похоже, что так.
Стало быть, справедливость и здравомыслие одно и то же?
Очевидно.
Таким образом, хорошее устройство в городе бывает тогда, когда преступники против справедливости несут справедливое возмездие?
Истинная правда, сказал он.
Это и есть политика?
По-моему, да.
А когда городом правильно распоряжается один муж, то имя ему тиран или царь, не так ли?
Именно так.
А его искусство распоряжения будет царским или тираническим, не так ли?
Так.
Значит, и эти искусства одно и то же?
Очевидно, да.
Ну а когда один муж правильно распоряжается в своем доме, как ему имя? Эконом или хозяин, не правда ли?
Правда.
А что помогает ему хорошо распоряжаться справедливость или какое-нибудь другое искусство?
Справедливость.
Итак, царь, тиран, политик, эконом, хозяин, здравомыслящий и справедливый муж одно и то же, как видно? Равно как искусство одно и то же и царское, и тираническое, и хозяйское, и экономическое, и справедливость, и здравомыслие?
Очевидно, так.
Так не стыдно ли, если философ не в состоянии следить, когда врач говорит о страждущем, или содействовать ему в его рассуждениях и действиях? То же самое, когда кто-то иной из демиургов, равно как судья или царь, или кто-то еще из тех, кого мы только что разбирали, рассуждает или действует, не стыдно ли философу, если он не в состоянии следить или содействовать?