Важная сторона платоновско-аристотелевского наследия, обращенная к истории науки, описана и проработана в монографиях И. Д. Рожанского «Развитие естествознания в эпоху античности» (М., 1979) и П. П. Гайденко «Эволюция понятия науки» (М., 1980), причем последняя вскрывает структуру мышления Платона и Аристотеля в ее историческом своеобразии и дает для изучения языка античной философии надежный теоретический фундамент.
С большим удовлетворением автор предлагаемой работы полагается на материалы и выводы названных исследований, позволивших ему уделить внимание более узкому кругу проблем и дать очерк афинской школы философии скорее как способа философствования, нежели как одной из реалий жизни древнегреческого полиса.
Автор выражает благодарность сотрудникам сектора истории философии Института философии АН СССР, всем официальным и неофициальным рецензентам, прочитавшим работу в рукописи и рекомендовавшим ее к печати.
Долг особой признательности отдает автор памяти А. С. Богомолова, добрым словом и авторитетным суждением оказавшего автору неоценимую поддержку.
С бесконечной болью автор посвящает эту книгу памяти Николая Николаевича Трубникова, глубокого философа и мастера точного слова, кто остался для всех, знавших его, живым примером всегда ответственного отношения к правде мысли и достоинству речи.
ФИЛОСОФИЯ В АФИНАХ
Сочинения Малого Платона это памятники античной, а не иной какой философии, причем достаточно простодушной. Имеем ли мы здесь дело непосредственно первыми опытами философских занятий или с их имитацией это уже не столь принципиальный вопрос. Круг интересов, способ постановки проблем и отыскивания решений чрезвычайно близок здесь платоновскому обыкновению и что гораздо интереснее аристотелевскому. Малый Платон делает иной раз замечания настолько характерные, в своем простодушии настолько красноречивые, что его можно признать для истории философии прямо-таки бесценным источником, значение которого нимало не теряется в тени таких колоссов, как Аристотель или Платон. Более того, мелочи эти вдруг неожиданным образом оттеняют некоторые неприметные черты двух этих гигантов, в конечном счете помогают понять их исторически более точно.
невелик по объему, а на русский язык не переводился уже более ста лет, поэтому мы решились в собственном переводе привести его здесь полностью. Рассказ ведется от лица самого Сократа.
Примерно так мы разговаривали, когда два мальчика стали прислушиваться, и замолчали, а потом, прекратив свой спор, подошли к нам послушать. Не знаю, что тут испытали их обожатели, а сам я был поражен, ибо молодость, да еще и красота всегда поражают меня. Пожалуй, и мой собеседник был взволнован не меньше меня. Тем не менее он продолжал отвечать мне, разве что с усиленным рвением.
Клянусь, Сократ, говорил он, если бы я находил постыдной философию, я не считал бы себя человеком, как и всякого другого, кто так расположен к ней, при этих словах он указал на соперника и повысил голос, чтобы слышал его любимец.
Тебе, стало быть, сказал я тогда, философия представляется прекрасным занятием?
Весьма прекрасным, сказал он.
А как по-твоему, сказал я, можно знать, прекрасно или постыдно какое-то дело, не узнав предварительно, что это такое?
Нельзя, сказал он.
Значит, тебе известно, сказал я, что есть философия?
Прекрасно известно, сказал он.
Так что же это? сказал я.
А вот что. Вспомнив Солона ведь Солон где-то сказал:
В ученье постоянном я состарился,
Поначалу и мне показалось, что он хорошо говорит, но потом, поразмыслив немного, я спросил его, не считает ли он философией многоученость?
Считаю, сказал тот.
И считаешь ты ее занятием только прекрасным или же еще и благородным?
Разумеется, и благородным, сказал он.
А как на твой взгляд философия это нечто особенное или любое дело, по-твоему, таково же? Например, филогимнастия тоже, по-твоему, не только прекрасное, но и благородное занятие? Или не так?
Ответ его был двойственный и несколько иронический: Вот для него я скажу, что и не прекрасное и не благородное, а с тобой, Сократ, соглашусь: да, так.
Значит, и в гимнастике тот филогимнаст, кто упражняется много?
Именно так, сказал он. Ведь и когда философствуют, то философией я считаю только многоученость.
Тогда я сказал: филогимнасты, по-твоему, воодушевлены тем, что гимнастика приводит их тело в хорошее состояние?
Этим, сказал он.
Значит, тело улучшают многочисленные труды?
А то как же, сказал он, разве от немногих трудов тело будет хорошим?
При этих словах наш филогимнаст подвинулся поближе, чтобы, как я подумал, помочь
мне своим гимнастическим опытом. Тогда я обратился к нему: Что же ты, дорогой мой, хранишь молчание, когда этот так разговорился? Как по-твоему, улучшают тело многочисленные труды или умеренные?
Я уже подумал, Сократ, пока вы тут говорили, а теперь скажу с уверенностью, что в хорошее состояние тело приводят труды умеренные.
Почему ясе?
Да ведь у человека, который не спит и не ест, шея не гнется и от забот становится тоненькая не так ли?
При этих его словах оба подростка встали и рассмеялись, а один из них покраснел.