и т. п. вопросам), то неизбежно обращение не только к проблемному полю науки, но к куда более широкому контексту.
Какое место занимает «Понятие Власти» в корпусе произведений Кожева? Следует иметь в виду то, что мы имеем дело с манускриптом, наброском, осуществленным за несколько недель весной 1942 г. Осенью 1939 г. Кожев был мобилизован и лишь волею случая не оказался в плену в июне 1940 г. Часть, в которой он служил, перебрасывалась на фронт через Париж. Ему дали увольнительную, вернувшись из которой, он обнаружил, что его полк уже отправлен навстречу немецким танкам: через пару дней они вошли в Париж. Сняв с себя военную форму, Кожев некоторое время жил в Париже, где написал большой текст по-русски; затем он отправился на юг Франции, чтобы через Лиссабон перебраться в Америку. Сделать ему это не удалось, со второй половины 1942 г. он участвует в Сопротивлении, пишет большую работу «Очерк феноменологии права». Иначе говоря, «Понятие Власти» располагается между двумя большими рукописями, причем, судя по отсылкам к работе по проблемам права, «Очерк» он уже начал писать.
Почти все книги Кожева представляют собой рукописи, подготовленные к изданию не им самим, чаще всего изданные посмертно. Даже главный его труд, «Введение в чтение Гегеля», изданный при жизни и принесший ему известность, был издан в 1947 г. его учеником, известным писателем Р. Кено; лишь часть лекций написана Кожевом от начала и до конца, тогда как примерно половину книги составляют конспекты слушателей. Все остальные книги Кожева выходили посмертно. Это относится и к указанному выше большому произведению Кожева, над которым он уже начал работу в 1942 г. «Очерк феноменологии права» (дописана эта книга была примерно через год, вышла только в 1981 г. по рекомендации Р. Арона). Однако концептуально «Понятие Власти» с нею почти не связано, равно как и со всеми предшествующими рукописями Кожева. И «Введение в чтение Гегеля» (курс лекций 1933-1939 гг.), и написанная по-русски рукопись 1940-1941 гг . представляют собой истолкование гегелевской диалектики. То, что в трактовке Кожева один элемент учения об объективном духе, а именно диалектика господина и раба, стал играть определяющую роль, не отменяет того, что Кожев остается гегельянцем (если угодно, «левым гегельянцем», сочетающим «Феноменологию духа» с идеями Маркса, Ницше и Хайдеггера). С той же истории борьбы сознаний, которая делает одних господами, а других рабами, начинается и «Очерк феноменологии права» . Более того, в этой работе Кожев ближе всего подходит если не к марксизму, то к социалистической идеологии, что хотя бы отчасти объясняется и включенностью в политическую жизнь на 1943 г. Кожев уже был активным участником Сопротивления.
Вся эта проблематика практически отсутствует в «Понятии власти», а взгляд на властные отношения расходится со всем тем, что можно назвать «левой» европейской традицией. Философия Гегеля рассматривается здесь как всего лишь один из возможных вариантов политической теории, диалектика господина и раба пару раз упоминается, но относится только к одной разновидности власти. С «Очерком по феноменологии права» данную работу роднит отсутствующее в других сочинениях Кожева описание некоторых аспектов человеческой деятельности в терминах бихевиоризма, но в данной работе этому уделяется не так уж много внимания основную часть произведения составляет феноменологическая дескрипция элементарных и составных типов власти.
Следует иметь в виду, что во всех тех случаях, когда Кожев употребляет термин «власть» с заглавной буквы, он пользуется словом Autorite, а в тех местах, где употребляется рои voir («разделение властей» и т. п.), в переводе (как и в оригинале) оно пишется со строчной. Если отвлечься от стилистики Кожева он часто выделял термины то посредством их написания с заглавной буквы, то разного рода подчеркиваниями в данном случае речь идет не просто об особенностях написания. По существу, Кожев отождествляет Власть и Авторитет. Здесь у нас нет ни малейшей возможности заниматься разбором различных трактовок auctoritas и potestas, историей чуть ли не всей европейской политической мысли, начиная с Платона и Аристотеля (или даже с размышлений Солона о «благозаконии»). Очевидно то, что Кожев не принимает тех трактовок власти, в которых она редуцируется к силе или к властной воле. Но еще менее он склонен принимать общие места французских концепций конца XIXначала XX вв. Его критика классической теории и практики «разделения властей» восходит не только к гегелевской философии, но прежде всего к некоторым немецким авторам того времени.