Но во второй точке контакт является еще более близким и поучительным. Чтение первых христианских текстов о мученичестве например «Средство против укусов скорпионов» (Scorpiace ) Тертуллиана содержит на самом деле неожиданные уроки. Отцы Церкви сталкивались с группами еретиков, которые отказывались от мученичества, потому что, на их взгляд, такая смерть была совершенно бессмысленной (perire sine causa, смертью без причины). Какой смысл в том, чтобы исповедовать веру перед людьми гонителями и палачами, которые ничего не поймут в этом исповедании? Бог не может хотеть от нас чегото бессмысленного.
Почему невиновные должны претерпевать это?.. Христос раз и навсегда принес себя в жертву за нас, раз и навсегда был убит именно для того, чтобы нас не убивали. Если он просит чегото взамен, то потому ли, что и он ждет своего спасения от моего убийства? Или должны ли мы думать, что Бог требует человеческой крови именно тогда, когда отказывается от крови тельцов и козлов? Как он может желать смерти того, кто не согрешил?
Доктрина мученичества рождается, следовательно, чтобы ответить на вопрос о бессмысленной смерти, о бойне, которая не могла не казаться абсурдной. Перед лицом, на первый взгляд, бессмысленной смерти (sine causa ) отсылка к Евангелию от Луки, 12:89, и Евангелию от Матфея, 10:3233 («всякого, кто исповедает Меня пред человеками, и Сын Человеческий исповедает пред Ангелами Божиими; а кто отвергается от Меня пред человеками, тот отвержен будет пред Ангелами Божиими»), позволяла толковать мученичество как божественный приказ и находить таким образом причину бессмысленного.
Здесь есть сходство с концлагерем. Ведь в концлагерях массовое истребление людей, которое и раньше случалось в истории, принимает формы, абсолютно лишающие его смысла. И по этому поводу выжившие также единодушны. «В то время и нам самим то, что мы могли сказать об этом, начинало казаться невообразимым». «Все попытки объяснения потерпели абсолютную неудачу». «Меня раздражают попытки некоторых религиозных экстремистов толковать истребление людей в пророческом смысле: как наказание за наши грехи. Нет! Я этого не принимаю: бессмысленность делает истребление еще более страшным».
Неудачный термин «холокост» (часто с большой буквы) родился из этой неосознанной необходимости оправдать смерть sine causa, вернуть смысл тому, что, кажется, не может иметь смысла: «Простите, но я использую слово «холокост» неохотно, потому что оно мне не нравится. Но я использую его, чтобы меня понимали другие. Филологически оно ошибочно»; «Когда он родился, этот термин меня очень раздражал; потом я узнал, что его придумал не кто иной, как Эли Визель, который позднее раскаялся в этом и хотел отказаться от него».
Названия двух из них имеют лексическое значение. Hattat было жертвоприношением, которое использовалось, чтобы искупать грех, который назывался hattat
или hataa, которому в Книге Левит, к сожалению, дается довольно расплывчатое определение. Shelamin это объединяющее жертвоприношение: действия или благословения, союза или обета. Что же касается терминов olah и minha, то они являются чисто описательными. Каждый из них обозначает одну из особых операций жертвоприношения: второй означает «приношение жертвы» в случае, если она имеет растительную природу, а первый отправление приношения Богу.
Вульгата обычно переводит olah как holocaustum ([holocausti oblatio «жертва всесожжения»), hattat как oblatio «предложение», shelamin (от shalom, «мир») как hostia pacificorum «мирная жертва», minha как hostia pro peccato «жертва за грех». Из Вульгаты термин holocaustum переходит к латинским Отцам Церкви, которые пользуются им главным образом, чтобы говорить о жертвоприношениях евреев в многочисленных комментариях к Священному Писанию (так у Илария Пиктавийского в комментарии к Псалму 65, стих 23: holocausta sunt integra hostiarum corpora, quia tota ad ignem sacrificii deferebantur, holocausta sunt nuncupata). Здесь важно подчеркнуть прежде всего два факта. Первый заключается в том, что этот термин неосмотрительно используется Отцами Церкви в качестве полемического оружия против евреев, чтобы осудить тщетность кровавых жертвоприношений (Тертуллиан, «Против Маркиона»: quid stultius quam sacrificiorum cruentorum et holocaustomatum nidorosurum a deo exactio ?; Августин, «Против Фаустаманихея» 19, 4). Второй факт заключается в том, что этот термин метафорически распространяется на христианских мучеников, чтобы приравнять их страдания к жертвоприношению (Иларий Пиктавийский, Толкование Псалма 65, 23: martyres in fidei testimonium corpora sua holocausta voverunt ), вплоть до того, что и крестная жертва Христа определяется как всесожжение (Августин, Толкование Евангелия от Иоанна 41, 5: se in holocaustum obtulerit in cruce Iesus; Руфин Аквилейский, Книга Левит 1, 4: holocaustum carnis eius per lignum crucis oblatum ).