- Юханссон Оса? Что-то я такого не помню.
- Не помнишь и не надо. Его нокаутировали в первом раунде.
- Понимаете, господин Перина, нас это не интересует, заявила Ингрид.
- Пружина, с вашего позволения. Я горжусь этим прозвищем. Мне дали его за то, что меня так легко не сожмешь.
- Я это уже заметил, - сказал Густафссон. - Но должен тебе сказать: меня твое предложение не привлекает.
- Но ведь ты-то будешь выстурать не на ринге! Юханссон Оса срезался, верно. Его нокаутировали, едва боксеры успели пожать друг другу руки. Ударил гонг, а он так и не очухался. Сам виноват. Я ему так прямо и сказал, когда он пришел в себя. Но тебя-то никто нокаутировать не собирается. Твое дело - петь и оставаться зеленым. Вот, послушай еще один куплет.
Он снова вытащил из кармана свою замусоленную бумажку.
Вдаль вперял я свой печальный взор,
камнем стен от мира отделенный.
Прочие сидят там до сих пор.
Я ушел, свободный и зеленый.
- Ясно? - спросил он. - За это нокаутов не бывает.
Ингрид не выдержала:
- Большое спасибо и до свидания, - сказала она.
Но такой вежливый намек не пронял их толстокожего гостя.
- Как? - удивился он. - Наша хозяюшка нас покидает?
- Не-ет... - Ингрид вдруг осознала свою беспомощность перед этой наглой пиявкой.
- Все ясно, - бодрым голосом сказал он. - Не обращайте на меня внимания, если у вас есть другие дела. Большое хозяйство - большие заботы, это и мне ясно, хоть я живу бобылем и справляюсь со всеми делами самостоятельно. Не нарушайте из-за меня своих планов, у нас с Густафссоном найдется о чем потолковать.
Итак, Ингрид почти выставляли из ее собственного дома! Но гость был настолько недалеким и толстокожим, что вряд ли мог оказаться опасным. К тому же она надеялась, что ее муж проявит сообразительность и скажет, что должен идти вместе с ней. Но он этого не сказал. Уже очень давно ему не с кем было побеседовать по душам, если не считать Ингрид, но после семнадцати лет брака они и без разговоров понимали друг друга. Для него приход гостя был из ряда вон выходящим событием, кем бы этот гость ни оказался.
- Можете не беспокоиться, - продолжал Пружина. - Нам не вредно немного поболтать.
- Вот именно, - подхватил Густафссон. - Освежить в памяти былое всегда полезно. Послушай, а помнишь, я раздобыл для ребят бланки увольнительных, когда никого не выпускали из казармы? Теперь, говорят, военнослужащие приходят и уходят, когда им вздумается.
Ингрид кинула на мужа многозначительный взгляд:
- Я скоро вернусь, - сказала она. - Прощайте, господин Фредрикссон, спасибо, что зашли.
- Зовите меня просто Пружиной, - ответил он, вежливо поклонившись.
Его поклон был бы еще более вежливым, если бы Пружина дал себе труд подняться с кресла. Он молчал, пока за Ингрид не захлопнулась входная дверь.
- А теперь давай поговорим, как мужчина с мужчиной, - шепотом начал он. - Что ты скажешь об этом деле? Такой случай представляется раз в тысячу лет, а?
- Это все до того глупо, что слушать противно.
- Значит, ты отказываешься от денег, которые, можно сказать, валяются у тебя под ногами?
Густафссон встал. Весь этот разговор вызвал у него одно чувство: он не испытывает ни малейшего желания показываться людям. Он предпочел бы вообще исчезнуть.
- Что-то я не вижу у себя под ногами никаких денег, сказал он. - А теперь послушай меня. У меня есть скромная работа. Относятся ко мне хорошо. Меня почти оставили в покое. А покой - это единственное, в чем я сейчас нуждаюсь. Да, я понимаю, - продолжал он, увидев, что Пружина открыл рот, - ты имеешь в виду мое выступление по телевидению. Но это совсем другое дело.
- Почему другое? Неужели ты не понимаешь собственной выгоды?
- Именно о ней я и пекусь. Ты вот вспоминал Снуддаса. Но ведь у Снуддаса был голос, к тому же незаурядный. Хотя мне кажется, что и к нему довольно быстро охладели.
Пружина задумался. Другой на его месте уже
давно бы отступился. "Жена Густафссона не оценила моих гениальных идей", - думал он. Правда, женщины, как правило, лишены делового чутья. Хуже, что этого не понимает сам Густафссон, но Пружина сразу сообразил, какие порядки в этой семейке. Густафссон явно находится под башмаком у жены. Недаром он ей во всем поддакивает.
Но в запасе у Пружины было еще достаточно доводов. Ему не впервые приходилось заниматься уговорами и увещеваниями, а потому ничего не стоило разбить аргумент относительно Снуддаса.
- У Снуддаса оказался никудышный менеджер. И давай забудем о нем. Ты помнишь Стального Дедушку? Ну что в нем было особенного? Обыкновенный старик, который на велосипеде приехал в Юстад. Да это может любой. Даже я.
- Но, чтобы попасть в Юстад, ему пришлось проехать на велосипеде через всю Швецию, - напомнил Густафссон.
- Подумаешь, не он один проезжал Швецию на велосипеде. Нет, прославился он своей бородой. Длиннющей бородой, она развевалась по ветру, когда он ехал. Когда мы служили в армии, не было человека, который не слышал бы о нем. Люди стремились увидеть, как он едет на своем велосипеде, в шортах, с развевающейся бородой, и послушать, как он поет свою песню - всегда одну и ту же. А Пенни Длинный Чулок? Один-единственный жалкий фильм, и уже повсюду, даже на Востоке, люди рвались, чтобы увидеть его. Или взять того янки на мотоцикле. Ну, того самого, который хотел одолеть ГрандКаньон. Он одолел только половину, хотя у него разве что ракеты в заднем месте не было. Все газеты мира писали о нем. И он огреб тридцать миллионов. Тридцать миллионов ему выложили люди, которым хотелось поглазеть на него.