Молодой ученый Ордынов, нелюдимый, отгородившийся от мира, погружен в религиозные размышления. Он снимает комнату у старика с бородой пророка и горящими, как раскаленные уголья, глазами колдуна. Со стариком живет юная «чудно прекрасная женщина», в которую Ордынов безумно влюбляется.
Ордынов натура восторженная и чрезмерно впечатлительная, и ему представляется, что страсть к таинственной Катерине привиделась ему в каком-то зыбком сновидении. В забытье ему чудится, что он погружен в нескончаемый сон, а пробудившись попадает во враждебный ему мир. Но, быть может, он бодрствует, когда ему кажется, что он спит, и он спит, когда ему кажется, что он бодрствует? И читатель вместе с ним мечется между миром призрачным и миром реальным.
Ордынову слышится, будто кто-то негромко рассказывает ему бесконечную волшебную сказку, а потом голос падает до шепота и замолкает «Но все ему казалось, что где-то продолжается его дивная сказка».
Вдруг дверь отворяется, и горячие губы прижимаются к губам Ордынова. Через мгновение Катерина падает ниц перед иконой и признается в убийстве. С любовью этой помешанной к Ордынову борется колдун Мурин.
Где здесь действительность? Где иллюзия? Где явь? Где сон?
Повесть заканчивается бегством старика и молодой женщины.
Этот рассказ вдохновлен «Страшной местью» Гоголя, где колдун, охваченный тайной любовью к дочери Катерине, пускает в ход весь свой арсенал привидения, снадобья, заклятия лишь бы разлучить ее с мужем.
В «Хозяйке» есть все, вплоть до бури: буря на Днепре, описанная Гоголем, у Достоевского превращается в бурю на Волге, о ней рассказывает Ордынову Катерина.
И, однако, на этот раз речь не идет о простом подражании.
Ордынов мечтатель, мыслитель, ставший в своем уединении «младенцем для внешней жизни», который «от товарищей за свой странный, нелюдимый характер терпел бесчеловечность и грубость», это сам Достоевский. Страсть молодого героя к Катерине это страсть Федора Михайловича к мадам Панаевой, от которой его отделял барьер условностей.
«Вот уж мне двадцать шесть лет, а я никого никогда не видал Поверите ли, ни одной женщины, никогда, никогда! Никакого знакомства! и только мечтаю каждый день, что наконец-то когда-нибудь я встречу кого-нибудь», напишет Достоевский в повести «Белые ночи».
Это визионерское искусство могло лишь сбить с толку критиков, провозглашавших принципы реализма и предъявлявших к литературе социальные требования.
Белинский вне себя и пишет Анненкову:
«Не знаю, писал ли я Вам, что Достоевский написал повесть Хозяйка ерунда страшная!каждое его новое произведение новое падение Надулись же мы, друг мой, с Достоевским гением!.. Я, первый критик, разыграл тут осла в квадрате Из Руссо я только читал его Исповедь и, судя по ней, да и по причине религиозного обожания ослов, возымел сильное омерзение к этому господину. Он так похож на Дост, который убежден глубоко, что все человечество завидует ему и преследует его».
Разбор книги Белинским в «Современнике» хлесткая анафема: «Во всей этой повести
нет ни одного простого и живого слова или выражения: все изысканно, натянуто, на ходулях, поддельно и фальшиво».
Этот исключительный разнос должен был глубоко ранить Достоевского.
«Вот уже третий год литературного моего поприща я как в чаду, пишет он Михаилу. Не вижу жизни, некогда опомниться; наука уходит за невременьем. Хочется установиться. Сделали они мне известность сомнительную, и я не знаю, до которых пор пойдет этот ад. Тут бедность, срочная работа, кабы покой!»
Глава X Крах
Исключительный характер несчастий утешает тех, на кого они обрушиваются. Но будничные заботы подтачивают, разрушают личность страдальца, а он не может облегчить свою боль, выплеснув ее в криках и стенаниях. Достоевского более, чем кого-либо другого, нельзя мерить общей человеческой меркой.
Он теряет одно за другим свои литературные знакомства.
Белинский не прощает ему разочарования, которое из-за него испытал.
Причины разрыва выходят далеко за рамки искусства. «Неистовый Виссарион» ненавидит не писателя, а человека, и с болезненным ожесточением нападает на него. Две разные морали противостоят друг другу скоро они станут непримиримыми. В последние годы жизни Белинского в его умственных исканиях на первый план выступают наука, социальный прогресс, и теперь он «отдыхает душой», наблюдая за строительством железной дороги.
«в первые дни знакомства, пишет Достоевский в Дневнике писателя в 1873 году, привязавшись ко мне всем сердцем, он тотчас же бросился с самою простодушною торопливостью обращать меня в свою веру Я застал его страстным социалистом, и он прямо начал со мной с атеизма Учение Христово он, как социалист, необходимо должен был разрушать но все-таки оставался пресветлый лик Богочеловека, его нравственная недостижимость, его чудесная и чудотворная красота. Но в беспрерывном, неугасимом восторге своем Белинский не остановился даже и перед этим неодолимым препятствием, как остановился Ренан».
В 1871 году Достоевский все еще негодует. Он пишет Страхову:
«Этот человек ругал мне Христа по-матерному Ругая Христа, он не сказал себе никогда: что же мы поставим вместо него, неужели себя, когда мы так гадки. Он был доволен собой в высшей степени, и это была уже личная, смрадная, позорная тупость».