Я оглянулась в страхе, не заметила ли мать, что я пялюсь на людей, но все ее внимание было отдано отцовскому приятелю. Крики торговцев на минуту поутихли, и сквозь гомон толпы до меня донесся громкий голос отца: «Тысяча динариев и часть принадлежащих тебе финиковых деревьев». Встреча с приятелем, по всему выходило, оборачивалась самозабвенным торгом.
Девушка закончила сматывать нитки и положила последний клубок на деревянную доску к другим товарам. Сначала я подумала, что она приходится женой тому юноше, но теперь, заметив сходство черт, решила, что они, должно быть, брат и сестра.
Молодой человек словно почувствовал мой пристальный взгляд и оглянулся. Тепло его глаз было почти осязаемым; оно окутало меня вуалью, коснулось плеч, шеи, щек. Мне бы отвернуться, но я не могла. Глаза у него и в самом деле оказались примечательными, но не из-за красоты, хотя они были по-своему прекрасны широко расставленные и темные, словно самые черные чернила в моем сундуке, нет, дело было в другом. В них плясали крошечные огоньки, жар которых я ощущала даже с того места, где стояла. Мысли словно дрейфовали по влажной и темной поверхности его зрачков, стремясь быть прочитанными. Я заметила в глазах юноши веселье. И любопытство. И ничем не сдерживаемый интерес. В них не было ни капли презрения к моему богатству, не было никакого осуждения, фарисейского самодовольства. Я видела только великодушие и доброту. И кое-что еще, спрятанное глубже: страдание.
Хоть я и считала себя мастерицей читать по лицам, но тут вдруг засомневалась, правда ли разглядела все это в незнакомце или только приняла желаемое за действительное. Мы слишком долго глазели друг на друга, что выходило за рамки приличий. Наконец юноша слегка улыбнулся, чуть обнажив зубы, затем повернулся к девушке, которую я сочла его сестрой.
Ана! раздался оклик матери. Она бросала короткие взгляды то на меня, то на молодого крестьянина. Тебя зовет отец.
Что ему надо? спросила я, хотя уже угадала правду, поняла, зачем мы здесь, кто этот коротышка в пурпурном плаще и какое дело привело нас сюда.
Отец хочет представить тебя Нафанаилу бен-Ханании, ответила мать, а сам Нафанаил желал бы посмотреть на тебя вблизи.
Мои глаза устремились на коротышку, и в груди родился беззвучный крик ужаса: «Мне нашли жениха!»
Меня вновь охватила паника, на этот раз она поднималась волной из самых глубин моего чрева. У меня задрожали руки, потом заходил ходуном подбородок, и я резко обернулась к матери:
Меня нельзя сватать! Я еще не вошла в возраст!
Она схватила меня за руку и отвела подальше, чтобы мои возражения не достигли слуха Нафанаила бен-Ханании, чтобы он не заметил ужаса у меня на лице.
Хватит лгать. Шифра нашла твои окровавленные тряпки. Неужели ты думала, что сможешь скрыть это от меня? Я не дура. Но твой презренный обман выводит меня из себя.
Мне хотелось закричать, закидать ее тяжелыми, словно камни, словами: «Как ты думаешь, где я научилась такому обману? От тебя, матушка, от той, кто прячет в погребе целомудренник и дикую руту».
Я оглядела человека, которого родители выбрали для меня: борода скорее седая, чем черная, под глазами залегли глубокие полукруглые тени, на лице печать усталости, даже горечи. И они хотели отдать меня ему. Лучше бы меня прибрал Господь. Мне придется повиноваться требованиям мужа, вести его дом, терпеть его крепко сбитое тело на своем и рожать ему детей, и никаких тебе перьев и свитков. Эта мысль так взъярила меня, что я крепко сцепила руки на поясе, иначе бы бросилась на мать с кулаками.
Но он же старик! промямлила я, выдвинув самый шаткий аргумент из возможных.
Да, он вдовец, у него две дочери, и он
Он хочет сына, закончила я за нее.
Топчась в самом центре рынка, я не замечала ни собравшуюся вокруг нас толпу, ни солдата, который пытался разогнать ее, ни того, на какое посмешище себя выставляю.
Могла бы и предупредить, какая судьба меня ждет! бросила я матери.
А разве ты сама не предала меня, утаив правду о месячных? Око за око; даже этого достаточно, чтобы не сообщать тебе о помолвке. Она разгладила плащ и нервно взглянула на отца. Мы не сказали тебе, потому что не хотели выслушивать твои возражения. Хватит и того, что ты сейчас споришь со мной у всех на виду. Она сменила тон, решительно прекращая дальнейшие препирательства: Соберись. Нафанаил ждет. Исполни свой долг, многое поставлено на кон.
Я покосилась на маленького человечка, который издали наблюдал за нами с кислой миной, и дерзко выпятила подбородок, как делала Йолта, когда отец ущемлял ее и без того небольшие свободы:
Не позволю себя осматривать, словно пасхального агнца.
Мать вздохнула:
Трудно ожидать, что мужчина пойдет на столь серьезный шаг, не удостоверившись в пригодности невесты. Так заведено.
А как же я? Мне тоже позволят удостовериться в его пригодности?
Ох, Ана. Мать бросила на меня взгляд, в котором чувствовалась усталость оттого, что приходится терпеть мои капризы. Немногие девушки находят счастье с первого дня супружеской жизни, но это почетный брак. Ты ни в чем не будешь нуждаться.