Он не причинит нам зла, сказала я Лави, я его знаю.
Так он тоже был в вашем сне, да?
Несколько секунд спустя дождь превратился в густой, стрекочущий рой саранчи. Иисус влетел в пещеру. Вид у него был такой, словно он вынырнул из моря: с одежды стекала вода, темные намокшие завитки волос липли к щекам. Инструменты в кожаном поясе позвякивали.
При виде нас он вздрогнул и спросил:
Можно разделить с вами убежище или мне лучше поискать другое укрытие?
У холмов нет хозяев, ответила я, стягивая плащ с головы. А если бы и были, я не так жестокосердна,
чтобы отправлять тебя обратно под ливень.
Он узнал меня. Его взгляд скользнул на мои сандалии.
Больше не хромаешь?
Я улыбнулась ему:
Нет. Надеюсь, солдат Ирода Антипы тебя не задержал?
Он скривился в широкой ухмылке:
Нет, я бегаю быстрее.
Прямо над нашими головами загрохотало. Всякий раз, когда гром сотрясал небо, женщины говорили: «Господи, сохрани меня от гнева Лилит». Но я никогда не могла произнести эти слова. Вместо них я бормотала: «Господи, благослови этот рев». Именно эту фразу и шептали сейчас мои губы.
Шалом, обратился Иисус к Лави.
Тот ответил на приветствие, а потом отошел от нас к стене и опустился на корточки. Его угрюмость удивила меня. Очевидно, юношу задело, что я солгала ему о гиене, что заговорила с незнакомцем, что заставила тащиться сюда.
Это мой слуга, объяснила я и тут же пожалела, что привлекла внимание к разнице в нашем положении. Его зовут Лави, добавила я, надеясь сгладить впечатление. А мое имя Ана.
Я Иисус бен-Иосиф, назвался он, и его лицо на секунду омрачилось.
Возможно, виной тому была моя кажущаяся заносчивость, или неловкость от неожиданной встречи, или что-то в самом его имени, я не знала.
Хорошо, что наши пути вновь пересеклись, сказала я. Спасибо, что был так добр ко мне тогда на рынке. Не очень-то хорошо тебя вознаградили за отзывчивость. Надеюсь, голова не сильно пострадала.
Всего лишь царапина, улыбнулся он, потирая лоб, на котором блестели крошечные капли. Он отер лицо плащом, промокнул шерстяной тканью волосы, но не пригладил их, оставив в беспорядке, и пряди топорщились, словно молодые побеги. В нем было что-то от мальчишки, и в груди у меня опять затрещали раскаленные искры.
Он шагнул ко мне, подальше от моросившего дождя.
Ты каменотес? спросила я.
Он коснулся шила, висевшего у него на поясе:
Отец был плотником. И каменотесом. Я перенял его ремесло. Его черты на миг исказило горе, и я догадалась, что дело все-таки в имени, которое он произнес. Иосиф. Из-за него затуманились печалью эти глаза. Так, значит, по отцу он читал в тот день поминальную молитву.
А ты решила, что я сортирую пряжу? поддразнил он меня, поспешив скрыть свою печаль.
Ты, кажется, преуспел в этом занятии, подыграла я, и на губах у него промелькнула улыбка, которую я видела раньше.
Я провожаю на рынок сестру Саломею, когда у меня нет другой работы. Я научился разбираться в пряже, поскольку слишком часто имею с ней дело. Но братья превзошли меня, ведь это они обычно составляют компанию Саломее. Нечего ей делать одной на дороге через долину.
Так ты из Назарета?
Да. Делаю дверные перемычки, стропила и мебель, но куда мне до отца. С тех пор, как он умер, у меня мало заказов. Теперь приходится ходить в Сепфорис, наниматься в работники к Ироду Антипе.
Не удивительно ли, что он держится со мной столь свободно? Ведь я женщина, незнакомка, дочь богатого человека, который симпатизирует римской власти, а он и не пытается сохранять дистанцию.
Иисус скользнул взглядом по пещере.
По дороге я иногда останавливаюсь здесь, чтобы помолиться. Обычно это довольно пустынное место. Он рассмеялся, и я узнала тот же веселый смех, который уже слышала на рынке, и засмеялась в ответ.
Ты работаешь на строительстве амфитеатра Ирода Антипы? продолжила я расспросы.
Добываю камень в каменоломне. Когда мы вырубим нужное количество и работников перестанут нанимать, пойду в Капернаум, присоединюсь к рыбакам на Галилейском море, а потом продам свою часть улова.
Вижу, ты на все руки мастер: и плотник, и каменщик, и сортировщик пряжи, и рыбак.
Все это я, отвечал он, но никакому из этих ремесел я не принадлежу.
Я подумала, что, возможно, его тоже обуревают запретные желания, но не стала выпытывать, боясь зайти слишком далеко. Вместо этого я вспомнила об Иуде и сказала:
Ты не против работать на Антипу?
Я против того, чтобы моя семья голодала. И это беспокоит меня куда сильнее.
Ты вынужден кормить сестру и братьев?
И мать, добавил он.
О жене ни слова.
Он расстелил на земле свой мокрый плащ и жестом пригласил меня сесть. Устроившись, я бросила взгляд в сторону Лави, который, видимо, успел заснуть. Иисус опустился на землю на почтительном расстоянии, скрестил ноги по-турецки и обратил лицо к выходу из пещеры. Довольно долго мы молча смотрели на дождь, на беснующееся небо. Его близость, его дыхание, чувства, бурлящие во мне, все это вызывало во мне восторг, как и наше одиночество вдвоем в этом забытом людьми месте посреди бушующего мира.
Он
нарушил тишину, задав вопрос о моей семье. Я объяснила, что отец приехал из Александрии, поступив к Ироду Антипе главным писцом и советником, что мать родилась в Иерусалиме в доме торговца тканями. Я призналась, что только тетя скрашивает мое одиночество. Но не упомянула о том, что мой брат беглый преступник, а неприятный человек, которого Иисус видел со мной на рынке, мой жених. Мне очень хотелось рассказать о моих записях, закопанных неподалеку от того места, где мы сидели, о том, что я знаю грамоту, сама делаю чернила, умею складывать слова, собираю забытые истории, но эти тайны я тоже сохранила при себе.