Тавифа недоверчиво скривилась.
Вот сейчас ты, девушка, живешь в доме своего отца, продолжала Йолта. Но скоро эта жизнь закончится и начнется новая: жены в доме мужа. Она перевела взгляд с Тавифы на меня: Не следует полагаться на судьбу. Возрождение зависит только от тебя. Стань Исидой, возвращающей Осириса к жизни.
Тетя кивнула мне, и я поняла. Если супружеству суждено растерзать мою жизнь, нужно попытаться собрать ее заново согласно моим желаниям.
В ту ночь я лежала в постели, полная решимости расторгнуть помолвку, не дожидаясь заключения брака. Это было трудно, почти невозможно. Женщина не имела права подать на развод, если только муж не откажется выполнять супружеский долг а если бы Нафанаил и правда отказался, я сочла бы себя самой счастливой женщиной в Галилее, а то и во всей Римской империи. Мужчине же, напротив, дозволялось отказаться от жены до или после свадьбы едва ли не из-за любой малости. Нафанаил мог легко развестись со мной, если я ослепну, охромею, подцеплю кожную болезнь или окажусь бесплодной, а также в случае беспутного поведения, непослушания или другой причины, вызвавшей его неудовольствие. Что ж, я не собиралась слепнуть или хрометь, но любые другие поводы готова была обеспечить. А если они не сработают, придется вывернуть песню Тавифы наизнанку и стать зрячей, которая притворяется слепой. Даже такие нелепые идеи меня утешали.
Когда я уже балансировала на грани яви и сна, меня вдруг посетила тревожная мысль: допустим, мне посчастливится и Нафанаил расторгнет помолвку еще до свадьбы но тогда я вряд ли обручусь с другим. На тех, кого заранее отвергли, не женятся: даже у разведенных больше шансов. Раньше я бы блаженствовала от одной мысли о подобном исходе, но после встречи с юношей на рынке что-то во мне изменилось.
XIV
Когда перед нами предстали стены дворца, сложенные из сияющего белого камня, и красные сводчатые крыши, я остановилась. Присутствие тетрарха на нашей помолвке привлечет к ней внимание всей Галилеи, ведь этот союз заключается едва ли не с одобрения правителя. Подтолкнуть Нафанаила к разрыву станет еще труднее. Я боялась, что мне уже никогда не избавиться от бен-Ханании.
Мы подошли к восточным воротам, названным по имени жены римского императора Ливии. Ворота, по обеим сторонам которых стояли кедровые столбы, недавно посекли топорами и мечами. Я решила, что это зелоты оставили следы в знак своего презрения, и задалась вопросом, был ли среди них Иуда. Рассказы о Симоне бар-Гиоре и его людях быстро распространялись по городу. Лави приносил их из кузницы, с мельницы, возвращаясь с винодельни, и с каждым разом сюжеты становились все страшнее. Двумя ночами ранее я собственными ушами слышала, как отец кричал матери, что если Иуда окажется среди бунтовщиков, то Антипа прикажет его казнить, и он, отец, не сможет этому помешать.
Прежде чем спуститься в долину, я задержалась у Ливиевых ворот, наблюдая за путниками на дороге в Назарет далеко внизу. С этой высоты белые домики в деревне, видневшейся в отдалении, выглядели стадом овец.
Первая обнаруженная нами пещера служила, очевидно, логовом какому-то зверю, и мы поспешно покинули ее. Свернув с тропинки, мы углубились в заросли бальзамической рощи, направляясь к просвету среди ветвей, где виднелась полоса известняка. Сперва я услышала низкий, глухой голос. Потом увидела и его самого, а за ним темный вход в пещеру. Человек стоял спиной ко мне, словно обрамленный в камень, воздев руки горе, и что-то бормотал. Видимо, молился.
Я осмелилась подкрасться поближе, однако держалась на таком расстоянии, с которого меня нельзя было заметить. Рядом с молящимся на камне лежал кожаный пояс с шилом, молотком, зубилом и еще каким-то изогнутым приспособлением. Его рабочий инструмент.
На поверхности камня предзнаменованием вспыхнул луч солнца. Человек слегка повернул голову, и я убедилась в том, что и так уже знала: это был тот юноша с рынка, Иисус. Я пригнулась к земле, жестом приказав Лави последовать моему примеру.
Поминальная песня не смолкала. Это был арамейский кадиш, который читают по покойным. Кто-то умер.
Красота голоса юноши околдовывала. У меня перехватило дыхание. Жар волной пробежала по шее, лицо залилось краской, дрожь сотрясала мои бедра. Я жаждала подойти к нему. Жаждала назвать свое имя и поблагодарить за то, что он пришел мне на помощь на рынке. Я жаждала спросить, зажила ли рана, полученная во время падения, и удалось ли ему сбежать от того солдата. А еще мне нужно было знать, что он собирался сказать мне, прежде чем на него напали; сестра ли ему та девушка, которая сматывала пряжу, распяленную у него на пальцах, и кто все-таки умер. Столько вопросов готово было сорваться у меня с языка, но мне не хватило храбрости нарушить его горе или прервать молитву. Даже если он всего лишь собирал бы растения, из которых его сестра или жена делает краску для пряжи, было бы неприлично подходить.
Я отвела взгляд от Иисуса и посмотрела на пещеру. Не сам ли Господь направил меня сюда?
Нам пора уходить, шепнул Лави из-за моего плеча.
А я и забыла о слуге.