- Приду, - с трудом выдавил я.
60. Сцена
Ночью подъехали и окружили дом монгольского князя.
- Выходи на крыльцо, жидовский покровитель! - кричали они. - Мы знаем, ты прячешь жидов, выдай нам жидов!
Тактагун вышел на крыльцо и сказал:
- Да, у меня живут евреи, в Монголии законы гостеприимства священны. Я принимаю этих людей под свое покровительство; и отдавать их на верную смерть - для меня покрыть свое имя несмываемым позором.
- Выдай жидов, иначе пристрелим тебя, - кричали казаки и несколько раз выстрелили в воздух.
Тогда на крыльцо вышел один из евреев, бывший служащий русско-азиатского банка, и сказал:
- Князь, мы обречены и не хотим увлечь тебя за собой в могилу.
- Князь! - крикнул адъютант Сипайлова, поручик Жданов. - Обещаем, что евреев просто передадут американскому консулу для отправки их в Китай. Даю честное слово офицера. Ждем пять минут. Чувства народа возбуждены. Выходите через задние двери во двор по одному.
Вскоре евреи по одному начали выходить. Их ждали сипайловские палачи и душили.
61. Сцена
Сипайлов занял виллу какого-то богатого китайца. Было много офицеров, польстившихся на роскошный стол, и девушек. Девушек и молодых женщин было много из русской колонии Урги. Но особо выделялась статная казачка с русой косой, подававшая кушание.
- Посмотри, какая красавица, - сказал
Гущин, - кто это?
- Дуся Рыбак, - ответил я, - родственница атамана Семенова. Монстр Сипайлов взял к себе в горничные такую красавицу. Какая несправедливость, что такая красавица досталась уроду с трясущимися руками, что монстр спит с такой красавицей.
- Неужели и ты, Володя, согласился бы взять наложницей жену убитого человека. Она - жена еврейского коммерсанта, погибшего во время погрома.
- Что ж, печально. Но жизнь есть жизнь, и природа не может долго пребывать в скорби. Это противоестественно.
В это время подвыпившие офицеры запели песню. Дуся подхватила.
- Вот видишь, я опять прав. Надо пригласить ее на танец.
- Смотри, не было б беды. Этот монстр, как всякий урод, особенно ревнив, тем более сам он большой волокита.
- Ах, плевал я на этого урода, - сказал Гущин, который к тому времени достаточно выпил.
И когда граммофон заиграл веселую польку, подошел и пригласил Дусю. Впрочем, плясали все. Сам Сипайлов плясал и пел.
- Ах, хорошо, - сказал один из офицеров, - голодная жизнь в лагере, в палатках при ветре и морозе кончилась.
И подхватив какую-то даму, он понесся в польке.
- Танцуйте, дорогие гости, - говорил Сипайлов, - чревоугодничайте, точно в масляницу. Помянем добрым словом русское объедение и пьянство.
- Сипайлов в ударе, - сказал Гущин, подводя к столу еще более раскрасневшуюся Дусю и наливая ей вина.
- Он оказался таким милым и приветливым хозяином, что даже забываешь, кто он.
- Как бы он о том не напомнил, - сказал я.
- Во время танцев он несколько раз бросал на тебя испепеляющие взгляды.
- Бог не выдаст, свинья не съест, - засмеялся Гущин и опять пригласил Дусю на этот раз танцевать танго.
- Веселитесь, господа, - говорил Сипайлов, - скоро подадут ликеры и кофе. Я, господа, правда, огорчен отказом барона принять участие в моем скромном ужине, но ведь вы знаете, что их превосходительство вообще ни к кому из должностных лиц в гости не ходит и предпочитает в казарме ужинать с казаками.
Он вдруг резким голосом подозвал к себе Дусю и сказал ей нечто, от чего ее щеки покрылись густым румянцем и она убежала. Подали кофе и ликеры, началась тихая беседа.
- Господа, - сказал один из офицеров, - неужели когда-нибудь мы сможем так же сидеть в матушке Москве, в Славянском базаре.
- А помните купеческие загулы на Нижегородской ярмарке, господа? - сказал другой офицер.
Я заметил, что во время беседы Сипайлов часто куда-то отлучался. Наконец, он вошел в комнату с веселым торжественным видом, потирая руки и по-своему мерзко хихикая, сказал:
- Господа, я вам приготовил подарок в честь посещения моего дома, идемте. В углу спальной лежал большой мешок.
- Подпоручик Гущин, разверни мешок, - сказал Сипайлов.
Гущин развернул мешок. В нем была мертвая Дуся.
- Задушена! - прохрипел Гущин. - Макарка-душегуб!
- Прочь из дома милого хозяина, - сказал другой офицер.
Гости бросились вон. Вслед неслись ехидные хихиканья Макарки-душегуба.
62. Сцена
В день коронации, едва начало рассветать, дивизия вместе с отрядами монгольских князей выстроилась вдоль дороги, ведущей от Зеленого дворца к Площади поклонения. Заборы и крыши домов были усеяны зрителями. Наконец, когда совсем рассвело, раздались звуки труб. Конные в парчовых одеждах трубили в трубы и раковины. Вслед за глашатаями двинулась процессия лам. За ней хрипящие лошади везли колесницу в виде пирамиды из трех толстых раскрашенных бревен. В центре ее поднималась деревянная мачта с огромным монгольским флагом, изготовленным из твердой парчи, который ослепительно блестел на солнце золотыми нитями. В центре флага был буддистский символ вечной жизни - тибетская свастика.
За колесницей с флагом показалась позолоченная, китайского типа открытая коляска. В ней сидел Богдо Гэген. При виде Богдо монголы опустились на одно колено. Лицо Богдо было неподвижно, глаза скрыты темными очками. Впереди и по бокам его скакали князья в пышных одеждах, в конусообразных шапочках с перьями и чиновничьими шариками. Позади за коляской ехал лишь один всадник - барон Унгерн фон Штернберг.