Горенштейн Фридрих Наумович - Под знаком тибетской свастики стр 27.

Войдя к Голубевой, я сказал:

- Мадам, к сожалению, вашего мужа здесь нет, его отправили к монголам в монастырскую больницу.

- Тем лучше, - сказала Голубева.

- Мне пора, мадам, - сказал я, - идите к доктору, он человек хороший, он все вам объяснит и вам поможет. Я кивнул и пошел к дверям.

- Есаул, - окликнула меня Голубева, - подождите. Я подошел.

- Господи, - сказала Голубева, - неужели так и умрешь, не повидавши счастья, неужели?

Она неожиданно обняла меня и, положив голову на грудь, за­плакала. Не зная, что говорить, я молча гладил ее по волосам, по вздра­гивающим от рыдания плечам. Вдруг она спрашивает меня:

- Есаул, как вас зовут? Я забыла.

- Николай Васильевич.

- Николай Васильевич,- говорит, - Коля, приходите меня на­вещать. Мы с вами вместе так много перестрадали. А совместные страдания рождают истинную любовь.

Тут я расчувствовался:

- Мадам,- говорю.

Она перебивает:

- Коля, зовите меня Вера.

- Вера,-говорю ,-уходите через границу в Маньчжурию. Тут вы пропадете. Мы все обречены, но вас жалко. Вы красивая, моло­дая. Берегите себя, рожайте детей. После нас в России нужны будут другие люди.

Вдруг нервы не выдержали, и я опять, но теперь уже открыто, совершенно не по-мужски разрыдался.

- Я вам дам адрес к одному человеку, - сказал я, наконец уняв рыдания. - Он вам поможет перейти границу. Вот вам деньги.

- Спасибо, Коля, я буду ждать вас.

- Меня вы не дождетесь. Ищите себе другого, не испорченно­го нашей жестокой жизнью. А барона, если можете, по-христиан­ски простите.

- Барон мстит мне за свое уродство, - сказала Вера, - у него длинная шея с кадыком и сутулая спина, его не любят женщины.

- Не говори так, - испуганно огляделся я. - Тебя повесят или сожгут. И меня вместе с тобой за то, что не донес.

- Что ж, - сказал Вера,- тогда за наши страдания мы встретим­ся с тобой вместе в раю.

Вдруг, обняв за шею, сильно поцеловала меня в губы. Взволнованный, я поспешил уйти.

39. Сцена

Долго не мог я заснуть в ту ночь, ходил или сидел на койке, глядя в пространство.

- Неужели так и умру, не повидавши счастья? Какое оно та­кое? - повторил я слова Веры.

- Есть счастье, да нет душевной силы искать его.

Заснул под утро. Утром меня разбудил дежурный офицер.

- Барон незамедлительно ждет вас, - сказал он.

- Военный совет? - спросил я.

- Не знаю, барон ждет.

Я торопливо собрал бумаги. Войдя к барону, я, отдав честь, положил бумаги перед ним.

- Ваше превосходительство, - сказал я, - это последние сведе­ния, полученные нашей агентурой в Урге.

Барон даже не взглянул на бумаги. Мне приходилось видеть его во многих обликах, особенно часто озлобленным. Однако сей­час вид его был необычайно ужасен. Волосы всклокочены, лицо бледно. По-моему, он был пьян или принял большую дозу кокаина. Он посмотрел на меня своими белыми неподвижными глазами и спросил тихо, почти шепотом:

- Ты, есаул, жене Голубева предлагал помощь для побега?

Меня обдало жаром. Я молчал.

- Да или нет? - опять спросил барон тихо.

- Да, - так же тихо ответил я, ежась под взглядом белых непод­вижных глаз барона.

- Понимаешь ли ты, есаул, что это измена и я могу тебя пове­сить?

- Понимаю, - ответил я, - я действовал из чисто христианских побуждений.

- Ах, вот оно что. Читали ли вы Заратустру, есаул? - почему-то на вы спросил барон.

- Нет, ваше превосходительство.

- А Сенеку?

- Тоже не читал.

Я не понимал, смеется надо мной барон или говорит серьезно.

- Но Достоевского вы все-таки читали?

- Достоевского читал и люблю очень.

- А я Достоевского не люблю. Он пытается психологией под­менить дух. Он враг духа, поэтому его представления о человеке ошибочны. Вы в этом сейчас убедитесь, есаул.

И, обратившись к дежурному офицеру, сказал:

- Пусть войдет.

Вдруг вошла Вера Голубева. Она была бледна, но спокойна.

- Он пытался меня соблазнить и предлагал помощь в побеге, - ровным голосом сказала она.

- По Достоевскому выходит, страдание облагораживает чело­века, - спросил Унгерн, - так ли?

И, не дождавшись

моего ответа, он поднял трость и изо всей силы ударил меня по голове. Потом еще и еще раз. Я потерял созна­ние. Очнулся оттого, что кто-то стоял надо мной и поливал мое лицо водой. Это был сам Унгерн, стоявший возле моего распростертого тела на коленях. Веры в юрте не было.

- Простите меня, есаул, - сказал Унгерн, - все мы люди греш­ные и слабые, но грехи эти в каждом проявляются по-разному, пото­му что люди разные. Есть упрямый бамбук, есть глупый подсолнух, есть несложная лебеда, также и люди, сударь мой, - барон помог мне подняться.

- Что вы хотите выпить: рисовой водки, рома, коньяка?

- Нельзя ли смирновской, ваше превосходительство, и кислой капусты?

Принесли водку и капусту. Мы выпили.

- Идите в госпиталь к доктору Клингенбергу, он приведет вас в порядок. После обеда вы будете мне нужны. И давай, есаул, опять на ты, - сказал барон, - забудем о случившемся.

- Женщины не стоят того, чтобы ради них истинные мужчины, воины, защитни­ки России, ссорились между собой. Будем помнить о том, что нам предстоит спасти многострадальную Россию. Но это совсем друго­го рода страдания, это страдания духа, страдания расы. В первую очередь нам надо спасать дух России.