подвоха измучили, и Шкуро лихорадочно ожидал, что же будет: то ли ведут его, чтобы здешние офицеры увидели их вместе и перестали ему доверять; то ли отправят сразу в тюрьму.
Все оказалось проще: Автономов и его приближенные устали за день от умных разговоров, военных планов, разрешения всяческих споров и стычек. Вечером требовался душевный отдых. А какой у казака отдых без горилки?
В курзале уселись втроем за специальным угловым столиком, охрана за соседними. Оркестрик исполнял вальсы, публика вела себя тихо. В распахнутых настежь окнах вечные звезды, темная Романовская гора. Шкуро на всякий случай решил ничего не пить одуреет с усталости, скажет что-нибудь не так окружающим объяснил, что почки болят.
А у нас не болят, начальник штаба?
Никак нет, товарищ командующий.
Так давай по стакану.
Они пили виноградное крепленое, стакан за стаканом.
Вот ты меня обидел, Андрей Григорьевич, объяснялся захмелевший Гуменный, а я зла не помню. Мне осенью был приказ разоружать казачьи эшелоны на Невинномысской, а войскового старшину Шкуро расстрелять на месте без суда. А я что сделал? А?.. Не передал приказ по станциям. Давай еще по стакану, Алексей Иваныч.
Это можно, кивнул Автономов и хитро ухмыляясь, пригрозил: Только ты не ври, начальник штаба. Передал ведь мои приказ?
Ну, передал Так я ж предупредил, чтобы не сполняли
А кто здесь Совдепом правит? спросил Шкуро. Он был на обеде?
Я его не звал. Монтеришка никудышный. Тюленев. Приходил ко мне предлагал облаву на офицеров сделать. Я его послал. Я их никого не боюсь, потому как с самым главным на Кавказе большевиком вот так сидел. Он ткнул вытянутым пальцем в пространство перед собой. Серго Орджоникидзе! Не слышал, Андрей, такого? Он с самим Лениным работал в Питере и в Москве, а сейчас Чрезвычайный комиссар России. Он только мне верит. Скажу слово и нет Тюленева. И Буачидзе перед ним на задних лапках. Мы с тобой, Андрей, великое дело задумали. Спасем родную Кубань!
Командующий и начальник штаба выпили крепко. Обратно шли по аллее, покачиваясь, бормоча непонятное. Охрана их сопровождала бережно. Совсем близко, за старыми деревьями успокаивающе журчала речка. Впереди едва различимая в темноте компания гуляющих. Среди них барышня в белом платье.
Полковник оглядел комнаты: чисто, домашние вещи разложены, развешены в порядке, но
Мельников, главного не вижу.
Не пойму, Андрей Григорьевич. Все, как есть Все на месте.
Он был сильно навеселе, с трудом поднялся и удивленно уставился на придирающегося командира.
Не поймешь? Вот и я не пойму: бандиты мы или боевые казаки в походе?
Дык, мы же казаки Чего же?
А откуда видать, что мы казаки? Зайдет сюда к нам кто, как он узнает, что мы казаки?
А-а!.. понял захмелевший Мельников, рванулся куда-то, едва не упал, зацепившись за стул, направился в прихожую и вернулся с торжествующей улыбкой с тем самым знаком в руках, который должен представлять войско полковника Шкуро и олицетворять его идею. На древке длиной в два с лишним метра черное шелковое полотно и на нем в круге волчья голова с оскаленной клыкастой пастью.
Сегодняшняя поездка начало нашей работы по созданию новой русской армии, сказал он. Посоветуемся с генералами, соберем офицеров и казаков и объясним наши задачи. Едем в Ессентуки и в Пятигорск.
До Ессентуков домчались быстро, меньше чем за полчаса. С Автономовым поговорить не удалось он давал распоряжения своим помощникам по организации встреч и митинга. В окнах салон-вагона майская зелень, а за ней вершины Кавказа, подкрашенные розовым снегом.
У перрона машинист снизил скорость, и пока вагон подползал к группе встречающих, Автономов успел охарактеризовать наиболее влиятельных из них.
Буачидзе вы вчера видели, рядом с ним председатель Пятигорского совдепа Булэ взяточник и вор, а к тому же еще палач: сам любит пытать и расстреливать. Высокий бородатый Фигатнер ,