Романовский аккуратно отложил газеты, и на столе под ними оказалась штабная карта с аккуратными значками» нанесенными синими и красными карандашами. Начальник штаба объяснил казачьему полковнику, что задача Добрармии взятие Екатеринодара, который должен стать временным центром освобожденной России. В добавление к уже сказанному Романовский сообщил о кавалерийской дивизии генерала Эрдели, отступившей от станции Станичной, о дивизии генерала Боровского , завязшей у станции Кавказской.
Вы же сами видите, говорил Романовский, Что надо собрать силы в кулак и нанести решающий удар
в направлении Екатеринодара, а из-за вашей операции вам теперь придется выделять войска и технику на защиту Ставрополя. Боюсь, что Антон Иванович на это не пойдет.
У Шкуро даже голос дрогнул:
Но, Иван Павлович, ведь в городе наши русские люди. Они верят в нас. Мы спасли их от большевиков, и если мы сейчас оставим город, они это не поймут. Они будут горько разочарованы в нас, защищающих их от большевистского произвола. Вернувшись в город, большевики начнут страшный террор. Люди разочаруются и в силе Добровольческой армии, если вы позволите красным взять город. Ведь Кавказская рядом, и генерал Воровский может выделить мне и людей и оружие. Если вы поговорите с ним, он, конечно, поможет моему отряду защищать город.
Романовский планшет с картой отодвинул все внимание атаману, и на лице явное сочувствие.
Видит Бог, Андрей Григорьевич, я от всей души хочу помочь вам, сказал он, как говорят самым близким друзьям, попавшим в беду. Я восхищаюсь вами, как руководителем восставших кубанских казаков. Мы с вами братья по оружию я, как и вы, за единую Рос-сию. Я знал, что истинный вождь кубанского казачества никогда не позволит кому-то оторвать Кубань от Русского государства, как мечтают некоторые члены вашей так называемой Рады. Вы, наверное, их знаете.
Я был только у Филимонова, и он со мной об этом не говорил. Здесь главный смутьян не Филимонов.
Меня приглашают вечером на заседание Рады.
Вот и разберитесь, Андрей Григорьевич. А что касается помощи вашему отряду Что же сделаешь? С кровью оторву, но прикажу Воровскому направить вам хороший батальон и несколько орудий. Другой бы меня не уговорил. Не отдадим Ставрополь красным.
На сегодня это было главное для Шкуро? Добровольческая армия его признала и окажет военную помощь.
Когда полковник вышел, Романовский немедленно крутанул ручку полевого телефона и попросил командующего. Сказал Деникину:
Антон Иванович, Шкура идет от меня к вам. Кстати, он представляется не как Шкура, а как Шкуро. Главное, по-моему, то, что он не самостийник. Он за единую Россию. Таким образом, еще один Краснов нам не грозит, и сепаратисты в Кубанской Раде не найдут в нем союзника.
Мы должны поддерживать офицеров, готовых сражаться за единую Россию, после некоторой паузы многозначительно сказал Деникин став командующим, он старался говорить немного, медленно и обдуманно. Я считаю возможным включить его отряд в нашу армию. Он готов к этому?
Конечно, он партизан-атаман и за ним нужен глаз, но в его интересах быть дисциплинированным офицером, сражающимся под вашим командованием. У меня имеются сведения, что этот Шкура-Шкуро мечтает о генеральских погонах.
У нас впереди много тяжелых боев, где можно заслужить награду, какая это будет награда, будем решать в соответствующее время.
Абсолютно с вами согласен, Антон Иванович, я поэтому прошу вас предупредить Филимонова, чтобы он уклонился от выполнения просьбы Шкуро и не выступал со своим представлением по этому вопросу. А некоторую помощь оружием и даже войсками надо оказать ему же защищать Ставрополь.
Который нам не нужен. За этот Ставрополь его надо бы наказать.
Я уже сделал ему небольшой выговор, и мне кажется, что вы теперь могли бы его немного обласкать.
Пожалуй.
И еще, Антон Иванович, для установления духа боевого соперничества в отряде Шкуро было бы целесообразно сейчас же присвоить звание войскового старшины Солоцкому. Я говорил вам о нем. Он казак, но интеллигентный. Настоящий русский офицер. Конечно, действовать через Филимонова.
Я ему скажу.
Закончив разговор, генерал-майор некоторое время рассматривал себя в зеркало, являвшееся обязательным предметом походного багажа. Ивану Павловичу нравилась его артистическая способность управлять своим выражением лица. Оставаясь в сущности равнодушным, он представал перед собеседниками взволнованным, сочувствующим, сердитым, хитрым, наивным таким, каким требует момент.