Княжна и князь вскоре невольно последовали примеру большинства, так же стали звать любимицу, и крещёная татарка давно уже привыкла отвечать на прозвище: Мамушка Солёнушка.
Почти уже тридцати лет покинувшая свою родину, татарка, умная и суровая нравом конечно не могла измениться и обрусеть так же легко и быстро, как молодой Ахметка.
Солёнушка была, напр., не столь богомольна, как все, и стоя в церкви, мало крестилась, а молча, умными глазами упиралась в алтарь или священника и что-то думала, своё... ей одной ведомое. Многих обычаев русских она не признавала и не любила, хотя исполняла усердно, чтобы не соблазнять дворовых и не упасть в их мнении.
Князя Прасковья конечно любила, а княжну боготворила.
Всё в княжне было ей дорого и мило, но всего дороже чернобровое и матовое, нерусское личико Анюты, её крошечные ножки и ручки, каких не имели, да и не видали многие московские барышни; наконец походка этой внучки "бешметной" княгини, мелкая, быстрая, с порывистыми движениями или ловкими прыжками, словно бы кровь дикой козочки из лесов Чатырдага оказывалась в её жилах. Часто, не только в детстве, но и теперь княжна легко и грациозно кидалась, напр., с кресла навстречу к отцу, как скачет дикая коза или олень по утёсам скал.
И вот с этой княжной-козочкой, стало быть и с её верным рабом Солёнушкой случилось событие за год пред тем. Они влюбились... Первая бессознательно пылко, а вторая из преданности к своему дитятке.
VI
Однажды утром, когда вся Москва уже волновалась от наехавших отовсюду гостей, а главное вследствие слуха в народе о приезде самой красавицы-царицы в Петровское-Разумовское, в доме князя тоже было шумнее.
У князя сидел в гостях его старинный знакомый сенатор и генерал-поручик Камыш-Каменский, хохол и приверженец Разумовских, вышедший в люди чрез гетмана.
Генерал жил прежде в Москве лет шесть, затем был переведён по службе в Петербург и, повысившись в чинах, теперь снова приехал на коронацию в числе прочих сановников.
Первый его визит был к князю Лубянскому, которого он любил за прежнее хлебосольство и радушие.
Теперь генерал сидел в гостиной князя и рассыпался в похвалах новой государыне, рассказывал князю в подробностях про "действо" народное в Питере в прошлые июньские дни и про все мудрые распоряжения, которыми ознаменовалось уже новое царствование.
Князь помалкивал, слушая собеседника, и только изредка вставлял:
Давай Бог! Пошли Господи!
Князь был восторженным поклонником, как и все москвичи покойной императрицы, "дщери Петровой", и его тайно смущало происхождение новой самодержицы. Но об этом он не считал возможным высказаться Питерскому сановнику.
Ну, а что твоя красавица? спросил наконец генерал. Я чаю теперь уже девица.
Дочь? Ещё бы не девица. И уж старая, усмехнулся князь.
Как старая, Бог с тобой. Я её помню махонькой когда здесь жил, тому будет годов семь, шесть... Ей было годов десять.
Нет. Ей были уж все 13. Стало быть и считай. Старуха.
Чего же ты её держишь в девицах? Хоронишь что ль от всякого глазу. Замуж надо! странно выговорил сенатор.
Это успеется... Да и сама она не хочет.
Пустое. На то девица и родится, чтоб замуж выйти, сказал снова гость и, не выдержав взгляда князя, отвёл глаза в сторону, как будто боялся, что князь в его глазах прочтёт его тайную мысль.
Уж и ты, кащей не в женихи ли метишь на старости! подумал всё-таки князь и прибавил: её дело... её дело... Не наше дело! Когда захочет, тогда и выберет себе мужа! И Артамон Алексеевич, умышленно переводя разговор на другой предмет, спросил:
Ну, а какой награды ожидаешь после священного коронования. Тебе бы пора уж в генерал-аншефы.
Генерал и сенатор самодовольно улыбнулся, оглядывая искоса свой мундир, весь ушитый и разукрашенный регалиями, и стал говорить вообще об ожидаемых милостях царицы. Он пожалел о том, что князь никогда не служил и в Питер не ездил.
В Питер!? воскликнул князь и рассмеялся.
Это была слабая струна князя. И он всегда отвечал одно и то же всю жизнь, всем задававшим вопрос об Питере:
Зачем я туда поеду! Дворянин должен прежде всего жить на одном месте, там где родился, а не рыскать как волк по белу свету! А почему я не еду собственно в Питер... Это особое дело. Потому что я себя люблю и берегу. Я сам себе не враг, как многие. Зачем мне в Питер!! В ссылку что ли мне захотелось? Поедешь в Петров город, а проедешь оттуда в Березов или Пелымь-град.
И князь напоминал друзьям многих и многих общих знакомых и родных из исконных московских столбовых дворян, которые съездили раз в новую столицу, потом туда зачастили, потом перешли на службу. "Высоко взлетели" они, гордо при встречах обращались с старыми приятелями, когда бывали в Москве на побывку с двором, а затем добрая половина их, если не все, были теперь в ссылке, в каторге, в Сибири. Каждый пропал и лишён всего, не из-за своих лихих дел, а только из-за опалы своего покровителя. Кто улетел с Меньшиковым, кто разорён и сослан из-за Волынского, а москвичи Хрущёв и Еропкин, хорошие россияне даже казнены, позорно, без вины, из-за одной их преданности покровителю, кабинет-министру. Многие пострадали с Минихом, Остерманом, Бестужевым. Как свалится один временщик или высокий питерский вельможа, так за ним и посыпятся его клевреты и любимцы, всё больше москвичи, общие знакомые, приятели или родня.