Дойдёт? Ветром что ли перевеет как пыль. Из нас кто в доносчики что ль пойдёт! Ни ты, ни я, не пойдём. Ну так и все...
В доносчики я не пойду, братец. А коли потянут свидетельствовать, то лгать не стану скажу всё, что знаю.
Что тут сказывать? Свидетельствовать? Ведь одно галденье тут. Враньё одно!
Переливанье из пустого в порожнее. Разве у них план какой?! воскликнул Борщёв.
Вестимо, враньё одно! Но за такое враньё знаешь что делывали прежде, тому всего будет лет с двадцать... Мне матушка частенько рассказывала об одном деле таком.
А что? Небось ссылали...
Да. Но наперёд плетьми драли и языки вырезывали чрез палача. Ты не слыхал, было дело Лопухиных...
Нет.
Ну, вот эдак же, сходилась компания, да тоже про "Иванушку" галдела да рядила. Их судили, да и казнили. И бабам досталось здорово тогда отодрав плетьми языки вырезали двум: Лопухиной да графине Бестужевой...
Страсть какая! воскликнул Борщёв. Ну, да ведь это тогда было. Ныне не те времена.
А какие же. Иностранные, привозные что ли времена? Те же... Да и законы те же...
То был заговор, а это ведь...
Ну?
Ныне наоборот того.
Да ведь как? От гвардии и до сената всё подчиняется! Или я вру...
Нет. Так. Верно. Но я только сказываю...
Борщёв замялся, не зная, как выразить свою мысль:
Я сказываю, то была дочь царя Петра, Анна Леопольдовна. А долго ли та правила... Ну вот и теперь. Тоже будет...
Что тоже? нетерпеливо воскликнул Шипов.
Не долго протянет! Поэтому я и говорю. Всё правильно, что они сказывают. И про обиды, и про обход наградами, и про самомненье Орлова. Но нечего тут шуметь! Трёх лет не пройдёт. Пойдут разные нелепицы. Войну какую затеет Орлов, чтобы в фельдмаршалы выйти. Или... Или... Да мало ли там что может быть...
Ничего не будет. Екатерина Алексеевна мудрая, братец... Сама мудрость!
Так!
И она теперь мало, мало... лет десять, до самого совершеннолетия! добродушно выговорил Шипов.
А я говорю: не будет и двух лет! горячо воскликнул Борщёв. И вскочив на ноги, он подошёл к Шипову и хотел что-то начать говорить... но вдруг остановился и плюнул злобно:
Тьфу... И я тоже дурак! Оголтелый дурак!
Шипов вопросительно взглянул на сержанта.
Экая ведь дура какая!
А что?
Ушёл оттуда сюда, от тех проклятых спорщиков... А сами то, что ж мы делаем?..
Шипов расхохотался и, поставив в угол вычищенное ружьё, вымолвил:
Да. Это верно. Ты оттуда заразу перенёс...
Это я от Семёна Гурьева заразился. Тот ведь первый горлан. Давай-ка спать лучше, хозяин. Да вот что ещё. Коли мне к тебе переходить на житьё, то мы штраф положим. Как кто помянет Григория Орлова, или Ивана Антоныча, или что-либо так сейчас с того алтын, либо два штрафу...
Благое дело! раздался из третьей комнаты густой бас. Я вот сколько слушаю вас и заснуть не могу.
Это был голос капитана Гринёва.
Шипов добродушно рассмеялся. Сержант, напротив, сумрачно прибавил:
А ведь мне завтра в пять часов вставать.
Чрез полчаса в квартире Шипова была полная тишина и слышался только здоровый храп толстяка-хозяина.
Большой дом на поляне, в которой Борис Борщёв не захотел войти, был занят на время коронации измайловцами, братьями Гурьевыми, по близости расположенья их полка по обывательским квартирам. Дом отыскал и нанял третий брат, Семён Гурьев, капитан ингерманландского полка, прибывший в Москву заранее. Вместе с ними поселился на квартире первый и давнишний их друг, Хрущёв, тоже измайловец. На пути в Москву они пригласили сержанта Борщёва, не знавшего, где ему остановиться.
В этот вечер, как и всегда, у Гурьевых было до пятнадцати человек офицеров разных полков. Кой-кто играл в карты на двух столах. Червонцы в кучках, новые колоды и мелки, перемешивались на столах. Пол же был буквально засорён ещё с утра мятыми и рваными картами.
На этот раз играющих было мало, так как главный запевало азартной игры ингерманландец Гурьев был занят иным. Он беседовал с новыми гостями, любезно угощая их чаем, закуской, вином и какой-то едкой пастилой по имени "Турка", возбуждавшей жажду и которую уничтожали офицеры в огромном количестве, по неволе обильно запивая вином.
Беседа старшего хозяина часто переходила в спор, и Гурьев горячо доказывал своё мнение. Изредка присоединялся к нему Хрущёв, но тотчас же отходил, так как в сумерки явился к нему брат, узнав его адрес от Борщёва. Пётр Хрущёв, на минуту подходя к гостям, вставлял в беседу несколько крепких бранных слов или грубоватых шуток на счёт нового правительства в особенности на счёт Орловых. Затем он снова ворочался в другую горницу, где сидел "рябчик" брат его Алексей.
Новых гостей, появившихся в доме Гурьевых, было всего двое: капитан московского драгунского полка Победзинский и молодой преображенец, сержант Лев Толстой. Оба они познакомились с Гурьевыми уже здесь, в Москве.
Победзинский сидел ещё с сумерек, всё собираясь
уезжать и всё увлекаясь разговором.
Между этими двумя гостями не было ничего общего. Сержант Толстой, молодой и красивый малый, с умным лицом, был очевидно, даже внешним видом, фигурой и приёмами, юноша из хорошей дворянской семьи. Победзинский, с кривым носом, с большими беловатыми глазами и коричневым цветом лица, а в особенности пронзительно крикливым голосом сильно смахивал на филина.