От первой же копейной сшибки императорские войска понесли чудовищные потери и как осколки брони, их остатки брызнули в разные стороны. И побежали. К бегству тут же присоединились и вся остальная императорская армия.
Итальянские всадники преследовали своих врагов. Преследовали упорно, долго, почти не отвлекаясь на разграбление обоза. Но и их потери были так тяжелы, что реализовать свою победу Ломбардская Лига итальянских городов толком не смогла.
В Павии, где собрались бежавшие войска, находилась семья Барбароссы. Подождав пару дней, и не дождавшись вестей об Императоре, они стали его оплакивать. Но на третий день Барбаросса прибыл «весь израненный». Где он был эти три дня, никто не знает.
Так, уже в 1174-м году, по превосходству на поле битвы закованного в броню всадника над пехотой прогремел погребальный колокол. Шучу конечно. В моей серии постов о средневековых битвах, половина битв вполне претендует на колокольный звон по рыцарству. Но все же, очередной тревожный звоночек, таки звякнул.
Само по себе поведение «Роты Смерти» было не сказать, чтобы совсем уж удивительным. У нас есть, пусть и весьма размытые, описания, когда пехота смогла перетерпеть атаку рыцарской конницы. До сокрушительных разгромов как при Куртре в 1302 или Бэннокбёрне в 1314 еще очень далеко. Но в принципе, в битвах использовалась пехота и именно с тем расчетом, что в случае необходимости, за неё можно отступить. Обычно это было укрепленная позиция, которая удерживалась ставшими в круг пехотинцами с большими щитами и копьями. В центре круга было место, в которое могли заехать рыцари. Сменить коней, отдохнуть в относительной безопасности.
Нетрудно заметить, что пехота была весьма пассивным родом войск. В полевом сражении угнаться за рыцарской конницей они не могли, поэтому их задача сводилась в основном к «стоять и терпеть».
Но даже стоять и терпеть тоже могли далеко не все. Были местности, вроде Брабанта, славные своими пехотинцами. Были некие загадочные «лесные разбойники», которых нанимали бароны в междуусобицах, которые приходили числом сразу в несколько сотен. И вот, при Леньяно обнаружилось, что еще и ополчение Милана втиснулось в этот узкий круг особо отмеченных.
Изменило ли это ситуацию? И да, и нет.
С одной стороны, это привело к заметному подъему уверенности в Италии. Настолько, что Ломбардская Лига развалилась в первый раз. Но, с другой стороны, мы все же имеем дело с выдающимися личностями в истории. И очередная трудность заметно не повлияло на их поведение. Тот же Барбаросса, так и не оставил попыток загнать итальянцев под шконку. И умер, в конце концов, через четырнадцать лет, во время крестового похода. Упал с лошади и потонул.
Не называйте проекты в его честь, мне он кажется не самым счастливым императором.
Но его железобетонное упорство в попытках достигнуть своей цели не перестает меня поражать. Он терпел неудачи, но не ломался, не отступал, не сдавался. Возможно, у него был некий аналог тренера личностного роста, или еще какая психологическая приблуда но на самом деле, поведение Барбаросы
и многих других видных исторических деятелей из феодального сословия, выглядят неестественными.
Для человека нормально отступать. Если вы ударились головой в стену, вы охнете, и отступите, пытаясь понять что происходит. Увидите стену и если вам нужно пройти дальше, начнете искать обходные пути.
Такие как Барбаросса, отступали только чтобы взять разбег.
Не претендуя на истину, я думаю, что дело в их сословной принадлежности.
В средневековье люди были очевидно не равны. Очевидно для любого здравомыслящего человека. Прежде всего, люди делились на сословия. Потом по статусу причем статус сильно зависел от семьи. С одной стороны, благородный рыцарь мог убить священника или монаха, и даже никак за это не пострадать, при том что обычный крестьянин мог быть убит даже за неосторожное слово против священнослужителя. С другой стороны, презренные купцы Медичи, практически простолюдины, однажды породнились с монархами Франции, объективно величайшей феодальной монархией Европы. Впрочем, это скорее исключение. После того, как вы определяли сословную принадлежность и статус, шли остальные второстепенные детали.
Что интересно, вот про цвет кожи в средневековых описаниях особо и нет. А если и есть, то не все так просто. Лодовико Сфорца по прозвищу Моро (черный, мавр) например: «Говорили, что этим прозвищем он обязан темному цвету своего лица, однако видевший его Паоло Джовио уверяет нас, что он вовсе не был смуглым».
В средневековье обычного человека определяло происхождение. Сейчас мы практически зеркалим средневековое мнение о человеке, полностью меняя шкалу оценок. Если для нас описание некоего Васи Петрова в первую очередь начнется с того, что он мужчина, русский, с таким-то цветом волос, и только потом из какого он города то для средневековья описание бы звучало скорее всего так: Из семьи Петровых, Сидоров по матери, из города такого-то. Национальность еще не придумали, но внешность была понятием весьма второстепенным.
Это не значит, что на внешность люди внимание не обращали. Вполне обращали, была и мода, сохранились и описания преступников очень похожие на современный словесный портрет. Просто не только социальный статус, но даже и ожидаемое поведение человека, да практически полностью мнение о нем вытекало не из его поступков, а из его происхождения.