Второй круг пять оставшихся колесниц прошли почти вровень. Но на третьем обстановка накалилась. Боло по-прежнему возглавлял гонку. Его товарищ по команде начал отставать.
Трое красных догоняли. Один из них перед самым поворотом сунул пристяжному египтянина прут под брюхо. Конь шарахнулся, ударившись боком о коренника. Четверка сошла с прямой, но египтянин, орудуя вожжами, сумел ее выровнять.
Когда до поворотного столба оставалось всего ничего, Боло обернулся и резко ударил прутом пристяжного коня соперника по глазам. Теперь уже кони с красными плюмажами шарахнулись в сторону.
Колесница налетела на столб. Раздался треск, цепь-нашильник порвалась, дышло с окованным бронзой комлем перекосилось. Колесницу подбросило. Возница с криком взмыл в воздух. Пролетев несколько локтей, он рухнул на гравий. Потерявшая управление упряжка поволокла разбитую колесницу в сторону.
Чтобы не столкнуться с ней, второй красный резко натянул вожжи. Упряжка увернулась от столкновения, но колесо квадриги проехало по лежавшему на вымостке вознице. Тело синего некрасиво дернулось. Колесница подскочила.
От толчка красный ударился о бортик. Потеряв равновесие, он натянул одну из вожжей. Пристяжная резко свернула в сторону. Упряжка пронеслась мимо столба, так и не завершив поворот. Вознице пришлось остановить коней.
Последний круг Боло заканчивал в гордом одиночестве. Красная и синяя повозки, задержанные свалкой у поворотного столба, остались далеко позади.
Зрители в секторе Кериков вскочили с мест. Каллий орал от радости, хлопал Кимона по плечу, возбужденно тыкал пальцем в сторону победителя заезда. А затем сделал неприличный жест рукой в сторону трибуны, на которой сидели Эвмолпиды. С трибуны ему ответили тем же.
Наступило время перерыва. Служители ипподрома приводили в порядок вымостку, уводили растерявшиеся упряжки, убирали обломки колесниц. Раненым возницам оказывали медицинскую помощь. Одетые в черные хитоны рабы подхватили с дорожки труп синего.
Рабы-виночерпии понесли по рядам кратеры. Любому желающему наливали вина столько,
сколько он хотел. Но кубок должен быть своим.
Каллий решил продолжить беседу.
Как твоя карьера? Аристид не обижает? спросил он участливо.
Аристид нет, усмехнулся Кимон. Я особо не высовываюсь. Да мне и не с руки: пока не исполнилось тридцать, я не могу избираться магистратом, вносить предложения в Народное собрание, выступать обвинителем в гелиэе . Нужно считаться с общественным мнением.
Тебе когда будет тридцать?
В этом году.
Ну вот, Каллий хлопнул друга по плечу, все впереди. Держись Аристида, он умница.
Это верно, согласился Кимон, но у меня в Афинах не очень хорошая репутация.
Что так? поинтересовался Каллий.
На лице Кимона проступила досада:
Отцом попрекают, считают, что Мильтиад зарвался после Марафона. Чуть до остракизма дело не дошло Ну, еще шумные попойки у Лаомедонта припоминают. Он замялся, соображая, стоит ли упоминать сплетни насчет него и сестры, они ведь обоснованны. Решил, что не стоит. Но это полбеды: главное невыплаченный штраф отца. Пятьдесят талантов. Сумма для кого угодно неподъемная. Так ведь и я не богач. А пока на мне висит долг, атимия мне обеспечена. Какая уж тут карьера
Каллий задумчиво протянул:
Неподъемная, говоришь
И вдруг спросил:
Ты ведь опекун Эльпиники?
Кимон кивнул, он не понимал, к чему клонит друг.
Каллий заговорщически подмигнул ему:
Так и отдай ее за меня. Она мне давно нравится. Очень Думаю, что и я ей тоже. А я тебя ссужу деньгами. Даже процентов не возьму, вернешь, когда сможешь. По рукам?
Кимон опешил.
Такого поворота он не ожидал. Эльпиника, его Эльпиника Радость и счастье, нега и сладкая дрожь, трепет губ, прозрачная кожа с голубыми прожилками, нежное дыхание, взгляд с поволокой после близости Самое дорогое, что у него есть. И что лишиться ее?
Он молчал.
Каллий не стал настаивать. Потомственный глашатай, хозяин Лаврийских серебряных рудников и владелец огромного состояния в двести талантов сделал своему другу выгодное предложение. Пусть теперь Кимон решает.
Интуиция подсказывала ему, что зерно пало на благодатную почву.
Спарта, Афины
После неудачного посольства македонского царя Александра в Афины война стала неизбежной. Трехсоттысячная армия персов и их союзников под началом Мардония направилась к Аттике.
Повернув копья бронзовыми яблоками вверх, такабары длинной колонной растянулись по Фессалии. Персидские вельможи-шахрабы возглавляли свои отряды, сидя на покрытых коврами нисейских конях. Двухлезвийные сагарисы посверкивали гранями самоцветов.
Покрытые с ног до головы кольчугой катафракты изнемогали от летней жары. Пехотинцам приходилось не легче, но они хотя бы могли распахнуть полы халатов.
Стоило разведчику крикнуть: "Вода!", как к ручью, болоту или обмелевшему пруду сломя голову бежали рабы. Передавая друг другу кожаные ведра, они окатывали теплой мутной жижей всадников вместе с конями. То, что осталось после конницы, выпивали такабары.
Вскоре враг уже топтал нивы Беотии. До границы с Аттикой оставалось несколько дневных переходов. Перед лицом новой угрозы Аристид принял решение направить в Спарту посольство. Ему уже исполнилось пятьдесят, поэтому буле назначил его архистарейшиной.