Алты протянул руку, нащупал мокрую курчавую шерсть. Рядом лежала овца: тоже, видать, заблудилась. Два дрожащих, несчастных существа плотнее прижались друг к другу.
Дождь, холод, ветер
Последние силы покидали Алты.
Сквозь ночь до него донесся крик чабана:
А-алты!.. Эге-ей, Алты-ы!..
Алты отозвался и не услышал собственного голоса. Он попытался ползти вперед, но ослабевшее тело не слушалось.
Ему вспомнилось, как совсем маленьким он, купаясь, чуть было не утонул; тогда он кричал что есть мочи: «Мама! Мама!» А сейчас не было сил ни кричать, ни шевелиться
Скоро совсем похолодало, пошел снег.
Алты в беспамятстве лежал на мокрой, студеной земле, обнимая замерзшую овцу
Вот оттого-то каждую весну аулы выделяли сотни людей охранять плотину. Окрестное население облагалось своеобразной данью: оно было обязано заготовить плетеные щиты из гребенчука, что рос по берегам Теджена. Этими щитами обкладывали плотину, но толку было мало: гребенчук не мог служить серьезной преградой разбушевавшемуся паводку.
Возле плотины теснилось множество шалашей, сложенных из камыша и хвороста. С шалашами соседствовали убогие землянки. Горький дым от сырого гребенчука окутывал жалкие жилища. А ютились в них в основном старики, калеки и подростки: охранять плотину посылали лишь нетрудоспособных.
Жителям шалашей и землянок вменялось в обязанность: следить, чтобы паводок не размыл плотину. Но что они могли сделать? На тяжелую, сложную работу у них не хватало сил.
Они носили в мешках землю к плотине, подправляли плетеные щиты из гребенчука. Только это было все равно, что таскать воду в решете. Стоило паводку пробить в плотине хоть малую брешь, и он снес бы и щиты, и жилища сторожей. Ничто не могло бы остановить могучий поток!..
И, сознавая тщетность своих потуг, вся эта увечная, нищая братия, полуголодная, одетая в отрепье, большей частью бездельничала. Сторожа собирались группами, слушали певцов и музыкантов; здесь часто можно было услышать одобрительный шум, подбадривающие выкрики:
Громче!.. Веселей!.. Ай, молодец!..
Музыка и песни служили бедолагам духовной пищей. За работу им не платили ни гроша. Силы свои они поддерживали харчами, прихваченными из дому. Это была убогая еда. Ведь и дома тоже жили впроголодь. Обычная трапеза сторожей состояла из черствого хлеба, который запивали жиденьким чаем. Если раз в неделю удавалось похлебать супа, это был для них праздник!
Среди сторожей находился и Алты. После памятной непогодной ночи он три месяца провалялся в лихорадке и совсем обессилел. За это время «добрый» бай ничего
не заплатил подпаску, и Алты решил уйти от него. Добравшись до Каррыбента, он пристроился к группе сторожей, готовил для них чай и еду. Когда вода закипала на костре, сложенном из чадящего гребенчука, он бросал в кумган с отломанным носиком несколько крупинок чая и зазывно кричал:
Эй, идите чай пить! Крепкий чай! Душистый чай!
Вокруг костра собирались сторожа. Вид у них был жалкий, тела едва прикрыты лохмотьями, но, заражаясь веселостью Алты, они перешучивались, смеялись. Алты разливал чай по надтреснутым, выщербленным пиалам и играл для своих товарищей на туйдуке. Он играл и вспоминал раздольные степи, где пас овец, вспоминал верных собак, даже ишака, с которым любил возиться. Хотя он чуть не погиб в пустыне, его неудержимо тянуло на степной простор.
Как-то самый старший из их группы, хромой сторож, предложил:
Эх, была не была!.. Закатим-ка нынче пир!
Его дружно поддержали:
Верно! Давно уж пора!
Алты радостно захлопал в ладоши:
Ай, молодцы, здорово придумали!
Он взял туйдук и, подыгрывая на нем, чуть раскачиваясь, звонко запел:
Эй, с какой это радости ты распелся?
Как с какой?.. Ты же сам сказал: закатим пир. Как тут не обрадоваться!
Ах, пир? Ну да, пир!
А закатить пир для сторожей означало: наварить вдоволь супа и наесться до отвала.
Стали подсчитывать: на шестерых нужно купить полтора фунта мяса тридцать копеек, пятьдесят граммов чая десять копеек. Каждый из сторожей давно уже мечтал полакомиться городским белым хлебом. Хлеб двадцать копеек.
Всего получилось шестьдесят копеек по гривеннику с брата.
С грехом пополам наскребли эту сумму. И, посоветовавшись, сказали Алты:
Ты самый молодой, вот тебе деньги, пойдешь в город, купишь там все, что нужно.
Алты, сам не свой от радости, вприпрыжку понесся по дороге, ведущей в город. Он был в Теджене лишь однажды, несколько лет назад, со старшим братом. Брат купил ему немного халвы на всем свете не было ничего вкусней этой халвы! Алты до сих пор помнил ее вкус. Ох и сладкая же! Вот бы еще раз ее отведать. В городе-то завались этого лакомства! Только что проку? Карманы у Алты пустые, нечего и думать о халве. Недаром же говорится, что халва достается хакимам , а сиротам лишь тумаки.
А город оглушил Алты грохотом повозок, переливчатым трезвоном колокольчиков на фаэтонах. Алты глядел на них во все глаза и с изумлением думал: «Неужели же есть счастливцы, которые могут раскатывать в этих нарядных фаэтонах?»