Я буду артистом! Таким, как Аббас Мирза!
Вернувшись из театра, Алты до поздней ночи расхаживал по комнате, повторяя монологи из пьес, в которых выступал Аббас Мирза, с интонациями и жестами, перенятыми у любимого артиста. Алланазар, когда ему это надоедало, ворчал:
Эй, Аббас Мирза, хватит! Всему должен быть предел.
А я бы и до утра репетировал, если бы утром не идти на занятия.
Э, что ты не выспишься не беда! Как бы вот не свихнулся.
Алты с сожалением смотрел на друга.
Эх, ты, бубнишь одно и то же! Выдал бы что-нибудь поинтересней. Ну, к примеру, сказал бы: «Алты, я все больше убеждаюсь, что ты будешь знаменитым артистом».
Ладно. Будешь. Если только до этого не спятишь.
С таким другом, как ты, мне ничего не страшно!
Тогда ложись спать. Великий артист!
Но на Алты не действовала его ирония, он верил в свою счастливую звезду.
Москва сразу же покорила Алты. Он с трепетным благоговением смотрел на зубчатую кремлевскую стену, овеянную легендами и тайнами, на сверкавшие из-за нее золотые церковные маковки, ему казалось, что это гордо и остро поблескивают глаза мастеров, создавших архитектурное чудо Московский Кремль. У Алты замирало сердце, когда взгляд его задерживался на высоких окнах прославленного на весь мир здания, чудилось, что в одном из них вот-вот появится Ленин
Сердцу Алты стал дорог каждый уголок священного города, каждый кирпич его домов, каждый камень его мостовых. Он любил бродить не только по центральным площадям и улицам, но и по окраинным переулкам, там он тоже ощущал дыхание истории, жаркое дыхание революции.
Он мог часами простаивать на Красной площади, в восторженном оцепенении разглядывая причудливо-многоцветный, щедро-узорный храм Василия Блаженного, наблюдая за сменой караула у Мавзолея Ленина. Когда сам он оказался в Мавзолее, то у ленинского гроба придержал шаг, глаза его наполнились слезами. Если бы не Ленин, великий сын великого народа, ему, Алты, вовек бы не видать ни Москвы, ни театра, так бы и гнул он всю жизнь спину на поррук-баев, трепеща перед их ременной плетью. А ныне он хозяином ходит по Москве, это его город, и Баку его город, и вся Страна Советов это его страна. И губы Алты благодарно, с сыновней любовью шептали: «Спасибо тебе, Ленин, за все, за все Я обязан тебе всем до последнего дыхания Живи в веках!..»
В Москве Алты смотрел на все с ненасытной жадностью, вбирая в себя каждую подробность, словно ему предстояло перед кем-то отчитываться в своей поездке.
Навсегда запомнились ему первые посещения московских театров. Он смотрел пьесу Всеволода Вишневского «Последний решительный» и хотя слабо знал русский язык, но все понял. Пьеса была поставлена Мейерхольдом, и Алты чутьем оценил мастерство режиссера, направленное прежде всего на создание цельного актерского ансамбля. Никто здесь не стремился выделиться, и никто не оставался на заднем плане. Даже эпизодические роли игрались с блеском.
После этого спектакля в пылкой душе Алты созрело новое решение, о чем он торжественно поведал своему неизменному спутнику, Алланазару:
Знаешь, друг, я сегодня понял: мое призвание режиссура!
Алланазар покосился
на Алты с каким-то испугом.
Друзьям посчастливилось побывать и на репетициях Станиславского. Великий мастер сцены говорил негромко, просто, как-то по-домашнему, но каждое его слово воспринималось артистами как закон. Он не подавлял авторитетом он убеждал, и своими, словно бы раздумчивыми советами, наглядными импровизированными подсказами как бы продвигал актера на шаг вперед
Алты напряженно, с упоением слушал, смотрел, раздумывал А когда друзья очутились на улице, еще более убежденно проговорил:
Да. Я уверен: быть мне режиссером!
Алланазар смолчал
Алланазар, вступивший в ту же труппу, сказал с обычной своей многозначительностью, за которой всегда крылся какой-нибудь подвох:
А знаешь, Алты, зачем ты пошел в этот театр? Тебе тут нечего делать.
Это еще почему? насторожился Алты. Разве я украл ишака у кази́?
Да нет, пока ты ни в чем еще не провинился. Просто наш театр тебе ни к чему.
Да почему же?
Алланазар, помедлив, отрезал:
Потому что ты сам театр! Ты ведь и драматург, и режиссер, и артист. Один в трех лицах! Открывай театр и демонстрируй себя во всех видах: сам пиши пьесы, сам ставь их, сам в них играй. Дошло?
Алты расхохотался:
А что? Идея! Только принимаю ее с одним условием: ты в этом театре будешь директором, администратором, бухгалтером и кассиром. Идет?
Алланазар с притворной растроганностью пожал ему руку.
Друг! Спасибо за доверие, и торжественно возгласил: Да здравствует театр Алты Карли!..
Ни одному из них и не мнилось, что в шутке этой немалая доля правды, что Алты впоследствии завоюет всеобщее признание и как режиссер, и как драматург, и как артист.
Ты талантлив, Алты, ты настоящий артист. Но это вообще. А вот сегодня хочешь обижайся, хочешь нет я не почувствовал в тебе артиста. Я видел на сцене не актера Алты Карли, а бледную фотографию другого артиста, ты знаешь, о ком я говорю.
Как ни горько было это слушать, но Алты понимал: Алланазар прав.
В скором времени коллектив театра оказался в затруднительном положении. Несмотря на явную неподготовленность труппы, в репертуар была включена пьеса Гоголя «Ревизор».