И еще... супруг настолько трясся над ней, что она порой снова чувствовала себя пленницей. Выбраться из одного плена, чтоб угодить в другой, пусть и комфортный, не то, чего она хотела для себя. Гермионе было жизненно необходимо применять свои знания, делать что-то полезное для общества. Пока что Малфой допускал ее лишь до нескольких благотворительных проектов, которыми можно управлять из дома, и до визитов в больницу, где обновил защиту, так что неучтенный докси не пролетит. К тому же советовался по вопросам, связанным с работой отдела, ее незасекреченной частью. Ограниченный доступ к информации обижал в Гермионе отличницу-хочу-все-знать, да и мало было всей этой нагрузки для деятельной натуры. Раздувать конфликт не хотелось не сейчас, но положение ее не устраивало. Категорически! Сколько себя помнила, она всегда
занимала себя по максимуму, а помнила Гермиона теперь всё.
Когда через трое суток после освобождения очнулась в Мунго, ранее пропавшие воспоминания были при ней. Колдомедики не брались утверждать, что стало причиной возврата памяти, но склонялись к фактору стресса физического (когда она довела себя почти до полного истощения перемещением Гарри в атриум Министерства) и психического (когда стала свидетельницей того, о чем бы и хотела забыть, да не могла уж кто-кто, а она, человек, дважды изучивший всю доступную литературу про чары памяти, знала, что удаление такого эмоционально насыщенного воспоминания чревато). Были неприятные мелочи, были требующие решения проблемы, но именно с этим она боялась не справиться. Всякий раз, зажмуриваясь, Гермиона видела искаженное мукой лицо Джинни Уизли в языках Адского пламени, видела, как в считанные секунды тело подруги чернеет и осыпается пеплом, и пока это происходит, в светло-карих глазах плещется боль, такая боль, какую ей, пережившей две войны, не приходилось видеть никогда ни у кого. Щит, блокирующий распространение темной магии, поставленный Кингсли над землянкой, которая стала общей могилой для Джинни Уизли, Ксенофилиуса Лавгуда, двух Даров смерти и души Волдеморта, среди прочего не давал распространяться и запаху горящей плоти, но фантомный заполнил ноздри. Гермиона понимала, что отключилась почти сразу, и все же ей казалось, что она часами наблюдала за агонией неунывающей бедовой Джиневры Уизли, девушки, с которой знакома полжизни.
Драко признался, что Джинни просила об этом, просила, потому что ненавидела сущность, живущую в ней. И Гермиона была благодарна Шеклболту за то, что он взял исполнение на себя, она не смогла бы жить с человеком, убившим подругу. А Кингсли Гермиона понимала его мотивы, понимала, что он спас жизнь ей, Эстер и Драко, понимала но видеть не могла. Может, когда-нибудь потом ей удастся простить. Для начала нужно простить себя не существовало ни единой рациональной причины для этого, но Гермиона чувствовала себя виноватой в одержимости и смерти Джинни, чувствовала себя виноватой перед семьей Уизли в том, что сама выжила. Она пыталась искупить вину, помогая Биллу восстановиться, но пока не преуспела.
Благодаря отслеживающим чарам Малфоя Билла обнаружили в тот же день, когда произошел инцидент, названный для истории Уилтширским. С тех пор он, беспамятный и дезориентированный из-за жесткой ментальной атаки, обитал в палате имени Януса Тики вместе с Лонгботтомами и Локхартом. Гермиона верила, что найдет способ помочь старшему из детей Уизли. Когда-нибудь найдет.
Таковы были ее дни, а ночью ночью, когда она, вконец измученная видениями о смерти Джинни, засыпала в нежных объятиях мужа, приходили они. Гарри и Рон махали ей руками и что-то говорили. Гермиона не умела читать по губам. И была очень рада этому.