Вот он, мой самогон сахарный, сказал Вася, дай тебе Бог, Саша, никогда таким самогоном не опохмеляться.
Ничего, сказала Ольга, ты, Васечка, выпей, это верное средство... Здоровый будешь...
Она налила варево в фарфоровую голубую кружку из Сашенькиного раннего детства. Вася выпил, морщась, вытер губы, перекрестился и снова улыбнулся.
Ничего, сказал он. Хмельной самогон...
Ольга вынула из буфета целую буханку хлеба, и не магазинного, кирпичиком, с тяжелой мокрой мякотью, а круглого, домашнего, который можно было достать лишь на рынке, с хрустящей корочкой и пружинистым сероватым телом. Вася проделал пальцами сверху в поблескивающей корке дырку, образовалась в мякоти ямка, и Ольга налила туда постного масла и посыпала солью...
Любит он так, сказала Ольга, постное масло хлеб пропитывает...
Простудилась я, сказала Сашенька и сняла шубку.
А ты ложись, сказала Ольга, кипяточку выпей с булочкой.
Сашенька поставила в маленькой комнатушке у зеркального шкафа раскладушку и принялась раздеваться. Движения ее были плавные и долгие, легкими руками снимала она с себя одежду, и ей было безразлично, куда после этого одежда исчезает; она не повесила на плечики маркизетовую блузку, а единственную нарядную юбку попросту уронила. Вошла Ольга, дала ей чашку кипятку с леденцом и черствый кусок церковной булки.
Спасибо, сказала Сашенька, ибо даже больной она не имела теперь права на заботу о себе и должна была за все благодарить. Булка пахла лампадным маслом. Сашенька решила намочить ее в кипятке, чтоб убить этот запах и чтоб легче было глотать, но
намочила неудачно, почти весь кипяток вылился на пол. Ольга ушла на кухню, вернулась с тряпкой и вытерла насухо лужу, а с одеяла смахнула ладонью крошки.
Спасибо, сказала Сашенька.
Она долго лежала потом тихо и одиноко. Она слышала, как Ольга задула коптилку, как Вася начал ласкать Ольгу, но все было ей теперь недоступно, и суставы ее не напряглись, и дыхание не стало учащенным, и горечь ее теперь была не живая, которая порождает злобу и жалость к себе, а, наоборот, своя судьба была сейчас безразлична Сашеньке, потому что Сашеньку никто не жалел и не любил.
Время и мы, 1980, 50
БЕРДИЧЕВ Драма в трех действиях, восьми картинах, 92 скандалах
Действующие лица
Рахиль КапцанРузя, Люся, ее дочери.
Марик, Гарик, внуки, сыновья Рузи.
Виля, ее племянник.
Злота, ее старшая сестра, портниха, живет с ней в одной квартире.
Сумер, ее брат, заведующий швейной артелью.
Зина, его жена.
Миля Тайбер, муж Рузи, фотограф на заводе «Прогресс».
Броня Михайловна Тайбер, его мать.
Григорий Хаимович Тайбер, его отец.
Быля Шнеур, двоюродная сестра Луцких.
Йойна Шнеур, ее муж, работает в лагере военнопленных, заведует буфетами на железной дороге.
Пынчик (майор Петр Соломонович), двоюродный брат Луцких.
Бронфенмахер, сосед Луцких по дому.
Беба, его жена.
Макар Евгеньевич, сосед Луцких по дому, сапожник-кустарь.
Дуня, его жена.
Луша, мать-одиночка, уборщица во дворе Луцких.
Стаська, молодая украинская полька, живет в доме Луцких.
Колька Дрыбчик, Витька Лаундя, дворовые мальчишки.
Сергей Бойко и его жена Фаня Бойко, соседи Луцких по дому
Зоя, их дочь.
Борис Макзаник, заводской поэт.
Полковник Маматюк, герой освобождения Бердичева, позже отставник.
Полковник Делев, Герой Советского Союза, позже отставник.
Вшиволдина, жена полковника.
Овечкис Авнер Эфраимович и Овечкис Вера Эфраимовна, московские евреи.
Картины 1-я и 2-я происходят в один день лета 1945 года, 3-я и последующие картины происходят в разные годы, начиная с 1946 и кончая серединой 70-х годов.
Действие первое
Картина 1-я
кожи, ныне же ободранном висит портрет Сталина. Высокие белые двери ведут в другую комнату, там видна железная кровать и над ней коврик базарной живописи «Утро в сосновом бору». По комнате шумно и тяжело ходит Рахиль, женщина лет сорока, в лице, фигуре и жестах которой чувствуется нечто лошадиное. Крепкими своими руками она хватает стоящие на подоконнике банки с вареньем и бутыли с наливкой, встряхивает их, нюхает, заглядывает внутрь, пробует. При этом губы ее постоянно шевелятся, а глаза быстро, по-охотничьи, смотрят на Вилю, бледного подростка, который делает вид, что не замечает метаний Рахили, и, сжав ладонями уши, читает у стола книгу. Рахиль не может затеять шумный скандал, поскольку в соседней комнате сестра ее Злота примеряет платье своей заказчице Вшиволдиной, жене полковника. Злота маленькая, со скрюченными пальцами, оттопыренными губками, к которым всегда что-нибудь прилеплено: нитка, шелуха семечка, хлебные крошки Злоте под 50, у нее плоскостопие, ходит она, осторожно ставя ноги, как по льду.
Злота (напевает, делая наметки). «Тира-ра-рой Птичечка, пой»
Вшиволдина. Зинаида Павловна, под рукой немного тянет.
Злота. Меня зовут Злота Абрамовна.
Вшиволдина. А мне больше нравится Зинаида Павловна Вы согласны? (Смеется.)
Злота (тоже смеется). Пожалуйста Пусть будет Зинаида Павловна «Тира-ра-рой, птичечка, пой» Тут будет встречная складка. Снимется, подрежется. Я вам сделаю комплимент: я люблю, когда у заказчицы хорошая фигура
Рахиль (тихо, как бы про себя). Суют ложки Ложки суют Пробуют, пробуют Нор мы квыкцех Получают удовольствие Мои дети никогда не берут чужое (Замечает, что из бутылки особенно много выпито.) Виля, Виля, Виля