причиняя никому никакого вреда. Это было сделано для того, чтобы подать мне повод к мысли, что похитители жены моей были или убиты, или прогнаны разбойниками; сам, между тем, выехав задними воротами, явился в виде избавителя. Хозяин дома, как ни старался уведомить меня об этом, был удерживаем солдатами, не спускающими с него глаз. Так я узнал всю дьявольскую хитрость Гонзалла, и кровь моя закипела. Езжу по деревням, по городам, спрашиваю и узнаю, что жена моя насильно была обвенчана с тем самым вельможею, о котором упоминал Гонзалло. Он сам тот, которого я любил, мой друг был адским похитителем. Мщение воспылало в груди моей; кровь была мысль моя. Но какой вред сделает червь слону? Как может разъяренный пигмей отрубить гиганту голову? Тщетны их усилия! Тщетно было и мое мнение! Начали надо мною смеяться; начали указывать на меня пальцами, и честное мое имя сделалось жертвою стыда. Я, залившись слезами, удалился из городу и поклялся прервать связь со всем человечеством. Вероломство друга заставило меня считать, что на земле нет людей, я считал, что все сирены, все крокодилы. Я хотел искать отрады в собственном сердце, но оно было пусто и сжато горестию. Я хотел жить в каком-нибудь лесу, но люди нигде не давали мне покою. Я переходил из одного леса в другой и носил в сердце своем горесть. Наконец время немного примирило меня с человечеством, ненависть моя уменьшилась, и я, наслышавшись довольно о прекрасных местоположениях Моренских гор, вознамерился жить у какого-нибудь крестьянина. Как вы меня видели, я достиг этого места.
И останетесь в нем? прервала с улыбкою Олимпия.
Останусь, отвечал неизвестный, только не в вашем замке.
Почему?
Потому что я хочу жить спокойно, а спокойствие обитает в мирной хижине, а не в замках.
Я бы поступила жестоко, если б захотела лишить вас спокойствия! Но, молодой человек, коего несчастия трогают меня до глубины сердца, коих я никогда не забуду, молодой человек! тебе известна горесть Олимпии; скажи же мне, чьи я знаю несчастия? Скажи мне, с кем я говорю?
Я Дон-Алонзо, отвечал неизвестный.
Алонзо! Боже мой! Алонзо? Повторите еще, нет не надобно. А то имя имя Коррадо, которое вы произносили, имя Жуана?
Жуан был мой отец, Коррадо мой брат.
Алонзо! вскричала Олимпия, бросившись на шею его. Алонзо! повторила она с радостными слезами. Коррадо мой супруг! Алонзо мой брат! Мой брат! вскричала она и прижала его к груди своей. Здесь, здесь, говорила она, на груди сестры твоей найдешь ты спокойствие! Дон-Алонзо с великим изумлением смотрит на Олимпию и хочет вырваться из объятий ее. Нет, не выпущу моего брата, не выпущу до тех пор, пока не произнесет он сладостного имени, до тех пор, пока не назовет меня сестрою!
Олимпия! Бога ради, растолкуйте мне это, сказал Дон-Алонзо, я... я как во сне.
Коррадо твой брат, Коррадо мой супруг, сказала выразительно Олимпия.
Коррадо твой супруг, а Алонзо твой брат! повторил в слезах Дон-Алонзо и бросился на шею Олимпии.
Сестра, сестра! говорит он с горестию, Коррадо твой муж, прощай.
Олимпия
Алонзо, Алонзо, ты хочешь бежать от радостей?
Дон-Алонзо
А! если б радости ожидали меня. Нет ненависть братская! С малых лет он меня ненавидел. Прощай! Навсегда.
Олимпия
Алонзо, радуйся! Коррадо меня любит, Коррадо и тебя любит; вместо ненависти встретит он тебя с распростертыми объятиями и обнимет с братскою нежностию.
Дон-Алонзо, убежденный словами Олимпии, остается. О! несчастная Олимпия! если б ты знала, чего будут стоить тебе эти убеждения!
Глава 6
Добродетельный Инфант два месяца сидел уже в погребе; два месяца лишался он приятного сна, и это всё из любви к ближнему; сырой воздух начал приводить его в ослабление, и он в следующую ночь вознамерился освободиться. В следующую ночь приходит Вооз с фонарем в руках. Инфант, как и прежде делал, закрывается, будто глаза его не могут сносить света, и жалуется, что он охрип; это всё делал он для того, чтобы не можно было узнать его.
Старик! право, я люблю тебя, сказал Вооз и потушил фонарь. Ты давно жаловался на горло; я принес тебе теплой,
Прошло уже довольно времени, и Вооз не получал еще никакого известия на письмо свое. Он думал, что Коррадо примет его с хладнокровием. Как в одну ночь его будят; он встает и видит Ричарда.
Скорее! Ключи! говорит ему Ричард.
Какие ключи? спрашивает с великим изумлением Вооз.
От башни. Ну, скорее!
На что?
Поймали птичку.
В самом деле? Где и как?
После узнаешь. Ступай!
Вооз зажигает фонарь, берет ключи, и выходят с Ричардом. Они приходят к башне и видят несчастного Дон-Жуана, связанного и лежащего в коляске.
А! добро пожаловать, милая седина! говорит ему Вооз. Жуан молчит и обливается слезами. Нет, друг мой! Пусть море сделается из слез твоих, но я уж не одурачусь, как прежде, не сжалюсь!
Сказав сие, Вооз берет Дон-Жуана, развязывает веревки и отводит его в башню; за ним следует Ричард опускают двери.
Милости просим! говорят Ричард и Вооз.
Старик смотрит на них сухими глазами, исполненными яростного огня. Все молчат. Губы Дон-Жуана дрожат; он хочет говорить, но его без милосердия толкают в погреб и запирают дверь.