еще раз посмотрел на дом; дохожу почти до ворот, вдруг пронзительный крик поражает слух мой; вздрогнув, оглядываюсь, смотрю на дом, вдруг в третьем этаже у одного окна является женщина и с прерывающимся криком произносит мое имя, но двумя мужчинами отрывается от окна. Этот голос был очень мне знаком, от этого голосу вся кровь моя закипела, подобно раскаленному металлу. Подобно свистящей пуле я лечу к дому, на лестницу. «Разбой, разбой!» кричат многие люди, попавшиеся мне на лестнице. Не слушая ничего, я прибегаю к дверям, стучусь, кричу одни смятенные голоса, одни невнятные крики отвечают на крик мой. «Не обманулся ли, думал я, по причине темноты», ибо было уже девять часов вечера. Сомнение мое исчезло, когда, между множеством голосов, услышал я голос, знакомый сердцу моему. От одного удару шпаги, от одного удару ноги дверь вылетает, и какая картина представляется глазам моим! Супруга моя с завязанным ртом, с растрепанными волосами без чувств лежала на земле. «Боже мой! Боже мой!» вскричал я в отчаянии. Движение супруги разгнало его; я бросаюсь к ней, развязываю платок; открываются глаза ее, уста ее, и мое имя произносится с слабостию; она встает. Вдруг почтовый колокольчик и великий крик раздался на дворе, на лестнице. «Где они? Где они? Лови!» слышны голоса в сенях. Некоторые голоса казались мне знакомы, я не ошибся. Друг мой, или носивший это имя, является; за ним два человека солдат. «Победа! Победа! кричит он. И тем больше я радуюсь, что друг мой освобожден!»
Первый солдат
Эк они! Посреди дня вздумали разбойничать!
Второй солдат
Проучили мы их, что и ночью не захотят!
Первый
Да как кстати мы поспели!
Второй
Не доезжая еще до постоялого двора, я слышал крик. Но проклятый колокольчик мне мешал вслушаться.
Первый
Как мне казалось, из окон спущались по веревке люди, но проклятая пыль не давала мне всмотреться.
«Довольно, довольно, друзья мои! Умерьте жар свой, поберегите его, он еще нужен», говорил мой друг. Нет, он недостоин, чтобы я называл его этим именем! «Подите, говорил Гонзалло к солдатам, подите, схватите хозяина этого дому, он непременно злоумышленник».
Солдаты вышли. «Ах, друг мой! вскричал Гонзалло, кто бы мог подумать! Как всё странно! Пришедши из караула, говорил он, я нахожу в доме твоем смятение; не вижу тебя, супруги твоей, узнаю злодейство, скачу, и как кстати! Освобождая твою супругу, освобождаю и тебя, любезнейший друг!.. Как кстати!» Я молчал, смотрел на него, на жену мою не откроется ли ложь Гонзалла; но ей не можно было ничего знать; ее увезли с завязанными глазами. «Что мне заключить из этого молчания, сказал Гонзалло, из этого совсем незнакомого мне взора?»
Я
И ты можешь спокойно глядеть на меня?
Гонзалло
Потому что это сердце бьется спокойно, а если кровь моя и волнуется, так волнуется от радости. И горе тому, кто, освободив от опасности друга, его жену, не чувствует удовольствия, потрясающего сердце! Горе, горе и тому, кто вместо благодарности награждает косым, сердитым взглядом! Прости меня, друг мой! ибо твои взгляды огорчают меня.
Я
А! не довольно того, что роза имеет колкие шипы;[79] под нею скрывается еще змея; не довольно того, что вероломный, еще и лицемер. Гонзалло! Гонзалло! и лицемер.
Гонзалло
Понимаю слова ваши, но не принимаю их на свой счет. Вижу внутренность души вашей и клянусь Богом я невинен! Хотя уста злобы и помрачают зеркало добродетели[80], но после того оно будет блистать
сильнее. Вижу ваше заблуждение и постараюсь вывесть вас из оного.
Я
Какою-нибудь сказкою, изобретенною лицемерством?
Гонзалло
Любовь моя к вам поможет мне сносить несправедливые упреки.
Я (указывая на жену)
Знаешь ли ты ее?
Гонзалло
Спросите об этом у себя.
Я
И знаешь, каким образом она здесь очутилась?
Гонзалло (немного смешавшись)
Друг мой! страшно твое заблуждение.
Я
А! ты не приготовился к этому вопросу?
Гонзалло
Имея спокойную совесть, я всегда готов отвечать на всё, даже пред престолом Страшного Нелицемерного Судии. Но, имея чувствительное сердце, мне тяжко переносить такие оскорбления, а еще более, когда их не заслуживаю. Ежели вам не противно, извините меня, что я начинаю с вами говорить не так, как с другом, ибо в глазах ваших я недостоин этого имени; так, пусть буду недостоин его, если язык мой произнесет слово, вымышленное хитростию; итак, позвольте мне уверить вас, что я не заслуживаю никаких оскорблений.
Мы вышли в другую комнату, сели, и Гонзалло с спокойствием духа или мне так казалось, ибо я уже колебался между сожалением и ненавистью начал: «Друг мой! но простите меня не могу скоро отвыкнуть от этого имени, и горе мне, если я принужден буду отвыкать. Нет! никогда; последний вздох мой будет это священное слово». Между тем как он говорил это с совершенно, казалось, чистою совестию, вошел один солдат и сказал, что хозяин показал в допросе, что он соучастник разбойников, которых открыл убежище; что команда отправилась для розыску. По повелению Гонзалла он вышел. Гонзалло начал: «Давно уже некоторый вельможа старался чрез разных ветреников узнать и испытать верность вашей супруги, но тщетно. Слабая волна старалась поколебать скалу[81], посмеивающуюся разъяренным валам. Даже собственное его письмо, в котором повергал он к ногам ее всё то, чем изобилует Индия, предлагал ей почести, клялся в любви своей, осталось тщетным». «Кто, кто этот гнусный соблазнитель? И ты не говорила мне?» сказал я с гневом своей жене. «Прости супруге, отвечала она, не хотящей нарушать твоего спокойствия. Я сама, желая сберечь свое собственное, даже не читала, даже не распечатывала письма; ввечеру я сожгла его, но вы, сказала она к Гонзаллу, вы, верно, знаете превращать вещи в первобытное их состояние?[82] Или, собравши пепел и превративши его в бумагу, могли вы прочесть письмо? Вы молчите? Изменник!»