Бог правосуден и мститель невинных: утешительная мысль для несчастных жертв сильного и злого, для страждущего творения; как же, напротив, разительна, как горька для человека, делающего тысячу несчастных для своей прихоти, или, как он думает, для своего счастия! Эта мысль была бальзамом для души Олимпии; и если бы умершие могли чувствовать, то кости несчастных жертв бешенства Дон-Коррада, кости старого Максимилиана, нисшедшего во гроб от горести, кости их вострепетали бы в гробницах при виде ужасных бедствий, кои уже собираются над главою Коррада и коих он не избегнет, ибо укрыться от правосудия Божия невозможно. Долго занимаясь мыслями, подобными прошедшим, Олимпия зашла в лес далее обыкновенного. Собачка ее всегда была неразлучна, но, оглянувшись, к великому удивлению, ее не увидела. Вдруг ее лай отдается в лесу; она ее зовет но тщетно. Влекомая любопытством, она идет на ее лай и видит ее, лающую на человека лет двадцати пяти, спящего под древом. Лицо его было покрыто потом и пылью; маленькая котомка лежала под его головою; какая-то симпатия влечет Олимпию к этому незнакомцу; она хочет разбудить его, но боится обеспокоить. «Может быть, думает она, мечтаются ему какие-нибудь радости, а я прерву сон его; может быть, он устал, а я не дам укрепиться силам его. Нет! Пусть он спит, а я подожду, пока он проснется, подожду хотя до полуночи». Не ожидай полуночи, чувствительная Олимпия; он уже просыпается. Но нет! Он делает только беспокойное движение; уста его силятся что-то произнесть.
Матушка!
говорит наконец он. Братец Коррадо! И слова замирают на устах его.
При имени Коррадо Олимпия вздрогнула. «Если это имя такого человека, думает Олимпия, такого человека, как мой Коррадо, и если этот Коррадо брат его?»[64]
То, говорит Олимпия, горе человеку, имеющему такого брата!
«Так, он несчастлив», думает она и видит его пробудившегося. Молодой человек изумляется, видя женщину, возле него стоящую.
Молодой странник, говорит Олимпия, что заставило тебя спать в этом месте? Неужели ты не мог сыскать лучшего убежища?
Неизвестный
Убежища! Может ли быть лучшее место, как не под тенью дерев?
Олимпия
А хижина?
Неизвестный
Хижина! В хижине живут люди.
Олимпия
А здесь змеи и лягушки.
Неизвестный
Но не люди.
Олимпия
Понимаю! И ты всех почитаешь змеями?
Неизвестный
Всякая змея имеет семь красок на чешуе своей; всякая змея жалит и испускает яд.
Олимпия
Так ты боишься, чтоб и я тебя не ужалила?
Неизвестный (отворачиваясь)
По крайней мере, не заставьте меня так и об вас думать.
Олимпия
Неужели ты думаешь, что из черных облаков всегда излетает молния? Неужели ты думаешь, что во всём мире нет души доброй, благородной?
Неизвестный
Между тысячью одна.
Олимпия (после молчания, с состраданием)
Молодой человек, ты, верно, несчастлив?
Неизвестный (с негодованием)
Сударыня! не заставьте меня почитать вас змеею вы уже извиваетеся, подобно ей; вы хотите вкрасться в мое сердце, хотите похитить то, что погребено в нем. Нет, злые люди сыскали ключ к моему сердцу, но я сделал новый, и никто его не похитит!
Олимпия
Ты оскорбляешь меня.
Неизвестный
А вы уже меня оскорбили.
Олимпия
Может быть, неумышленно, так прости мне.
Неизвестный
От всего сердца.
Олимпия (после молчания)
По крайней мере, скажи мне, что тебе снилось.
Неизвестный
Как, что снилось? (В сторону, но так, что Олимпия слышит слова его.) Га, Боже мой! язык изменил мне! (Вслух.) Мне снилось...
право, не упомню.
Олимпия
Скрытность, скрытность, молодой человек! Ах! если б ты знал мое сердце! (Слеза покатилась по щеке ее)
Неизвестный
Что это? Вид крокодила; перемени его; прими лучше вид сирены, или я сейчас уйду!
Олимпия (смотря на него с слезящими глазами)
Так молод и так жестоко обижен!
Струна, к которой коснулась Олимпия, отозвалась. Неизвестный с сухими огненными глазами вскричал:
Кто, кто обижен? Кто это говорит? Нет, нет! Я не обижен я... я только несчастлив! С сильною, обнаруживающеюся горестию. Я поражен прямо сюда, бия себя в сердце, прямо в сердце!
По натуральной нежности, настроивающей сердце к сожалению, принимаем мы участие в несчастии ближнего. Но в несчастии неизвестного было что-то особливое, такое, что горесть Олимпии обнаруживалась вместе с горестию неизвестного: она, казалось, страдала вместе с ним, и сердце ее чувствовало тягость несчастия угнетаемого незнакомца. Но кто не чувствовал горести, тот не может чувствовать удовольствия сыскать человека, несчастливца, подобного нам. Олимпия хочет уже перелить скорбь свою в грудь неизвестного. «Пусть, думает Олимпия, пусть говорят, что несчастие услаждается воспоминанием прошедшего. Нет, при одном напоминании все раны сердца его раскрылись; при малейшем прикосновении к струне она отозвалась так горестно; если верить, что небо посылает несчастие для испытания человека, то сколь жестоко его испытание и сколь слабо человечество, чтобы сносить его!»
Несчастный незнакомец, сказала Олимпия, если сердце твое еще не сжато и может раскрыться для разделения печали с несчастною!..
Неизвестный (молчит; поднимает руки, как бы хочет обнять ее, но, опомнясь, опускает их и смотрит в глаза Олимпии)