Сделав пару шагов назад, я как следует ударил в нее ногой, и лестничные пролеты дрогнули от грохота. Три года в районе сделали свое дело. За дверью меня ждала мертвая киса. Она была невысокой, футов пять, если не меньше. Калека, конечно же. Судьба неплохо так над ней посмеялась оторванные по самые плечи руки, жуткая дистрофия. Сплошные кости, прямо пособие по анатомии для ученика среднего звена. Эта красотка явно выживала за счет того, что не доели Буйные. У нее было что-то не то с нижней челюстью и не хватало глаза. От некогда длинных волос осталась пара длиннющих темных прядей, прилипающих к мокрым язвам на морщинистой мертвой коже. Не будь я Ловцом со стажем, то выблевал бы себе ночной бутерброд с перцами чили и колбасой на ноги. Но я Ловец трехлетней давности. И стоило мне вскинуть винтовку, как моя новая знакомая с диким воем сиганула в разбитое окно, зацепив пару кусков оставшегося стекла и с мокрым шлепком приземлившись где-то внизу.
Я не успел даже спустить курок. Выглянув в окно, я увидел перебитое тело, прилипшее к асфальту гнилой котлетой. Да будет земля тебе пухом, родная моя девочка.
Судя по всему, моя подружка была единственной в этом здании. Оленьей осторожности хватило еще на седьмой и восьмой этажи. С девятого по четырнадцатый, заключительный, я ходил без особой внимательности и, клянусь проклятой душой Германа Геринга, Каспер, выполняющий любое дело так, как положено,
убил бы меня за распиздяйство. Он вообще единственный из старой школы прилежных киллеров. Даже Бес, собаку съевший на вылазках, уже давно забил болт на правила и полагался на интуицию и удачу, хотя и ушки на макушке держал чаще, чем ваш покорный рогатый слуга.
К слову, здание сожрало полтора часа моего времени. Я окончательно замерз, еще чуть-чуть и начну стаккато зубами отбивать. Впрочем, собой я был в целом и общем доволен и теперь стоял заключительные пять-десять минут на крыше, безразлично наблюдая за тем, как солнце топит кварталы в рыжем холодном свете скупой на тепло весны. И было здесь настолько охренительно красиво, что даже потребность дышать забылась. Юркие лучи огненными змеями проникали в каждый просвет, в каждую трещину этого монолитного железобетонного организма по имени Семнадцатый Район. Я любил это место так же сильно, как и ненавидел. Понимал, что, прожив в шкуре Ловца уже три года, никогда не смогу вернуться к нормальной жизни там, где в это время, в седьмом часу утра, заботливые мамы готовили завтраки детям перед школой, непослушные подростки в драных джинсах и футболках с кричащими надписями начинали трезветь и приползали домой, трудоголики брили и без того гладкие синие щеки и завязывали галстуки, а влюбленные парочки практиковали утренний секс.
Там, в той жизни, я, наверное, все еще спал после бурной ночи. А может, вез молодую жену на работу. Или ехал сам. Или гладил спину какого-нибудь совсем еще зеленого мальчишки, страшно похожего на Билла. Мальчишки, который лежал в смятой постели, пропахшей потом, сигаретами, роскошным швейцарским виски и чем-то таким, что мы, немцы, называем Liebe любовью.
От этих слащаво-девичьих мыслей я даже разозлился и с чувством плюнул вниз. И мне, как и каждому придурку вроде Рудольфа Альтмана, приспичило посмотреть, как полетит. Мой кретинизм чаще ставил мне подножки и давал крепкую затрещину, но вот сейчас, в этот самый момент, протянул руку помощи. Хотя об этом я пока и не знал.
Внизу, совсем рядом с разбитым об асфальт телом мертвой кисуни, шарилась подозрительно знакомая личность мелкокалиберная тощая коротышка с соломенными лохмами на пустой башке. Мне не нужно было прищуриваться или поправлять очки. Я с высоты четырнадцати этажей видел, что внизу ошивается Птичка.
А еще я знал, что это место одно из немногих в центре, которое не прослеживается камерами и датчиками. Все и так знали, что Буйных тут хоть подавись. Да и потом, таких многоэтажек дохрена и больше. В общем, наверное, я опустился в тот момент ниже плинтуса. Дальше падать было некуда, мне вдруг стало тошно от самого себя, но руки сами подняли винтовку. Птичка труп в перспективе. С дырой в черепе и мозгами на стенке. Чудесный фейерверк из крови, мясца и осколков костей. Мне довелось поработать на зачистках, я убивал тех, кто в гораздо большей степени являлся человеком, нежели монстром. Я убивал женщин и детей. Вряд ли мне посчастливится забыть то, как от моей же пули погибла пятилетняя девчонка с рыжими косичками, веселыми веснушками и красными воспаленными глазами, покрытыми язвами руками. Я, блядь, завалил ребенка! Что уж там печалиться о шаболде, которая в принципе конкретно так перешла мне дорогу.
И наверное, если бы не то идиотское совпадение, я бы выстрелил. Спустился вниз, закинул тело в багажник, замел следы и поехал в калечные резервации, чтобы скормить труп мертвецам. Делов-то. У нас, Ловцов, крыша давно уехала и возвращаться не собиралась.
Но Птичку, черт бы ее побрал, выследили.
Моя убитая девочка привлекла запахом дюжину охочих до свежачка зомби. Они приближались медленно. Они, хоть и числились тупыми, прекрасно понимали, что один в поле не воин, особенно когда дело касается таких вот пустоголовых идиоток. Семеро из той дюжины прыткие и шустрые, развеселые, точно черти, Буйные. В компании голодные Тихони и один Ползун. Француженка с парой пистолетов замерла, как вкопанная, и, клянусь, наверняка намочила от ужаса штаны.