Все было именно так.
Все было.
Ветер косым ударом крыла распорол пелену впереди и слева.
Сперва Сале почудилось, что она прихотью судьбы оказалась во главе кавалькады, что это на нее вылетает из крутящегося снега громада чубатого всадника без шапки, взмахивая кривой шаблей.
Откуда-то сбоку вывернулся один из сердюков сопровождения, срывая с плеча рушницу.
Выстрел оглушил женщину, но чубатый исчез, пропал во вьюге, а вместо него явилась запряженная парой бричка. Легкая бричка, какие Сале уже видела здесь пан Станислав и местные звали их «чортопхайками». Кони захрапели, вьюном разворачивая чортопхайку на месте, и с зада брички ощетинились в снежный морок зрачки сдвоенных гаковниц, готовясь в любую секунду заплевать весь мир рубленой картечью.
«Сворачивай!.. сворачивай, пани!..» зашипело, забулькало у самого уха; кобыла зашлась истошным ржанием, успев свернуть в проулок за миг до того, как грохнул залп.
Сердце Сале оборвалось в свистящую пропасть, бездну в глубине, в ту самую, где пряталась до поры прежняя, настоящая Сале Кеваль, и ноздреватый сугроб принял женщину с ребенком в себя. Рядом билась в агонии несчастная лошадь, а у плетня герой Рио силой вынуждал своего жеребца удержаться на ногах его конь, видимо, был ранен. Из-за ближайшего хлева, примыкающего к рубленой хате в три наката, взвился гортанный зов, но ветер скомкал его в горсти, расплескал, раскидал по округе.
Все было именно так.
Все было.
И, поднимаясь на ноги, тесно прижимая к себе раскаленный комок, Сале Кеваль поняла: не уйти.
Даже если жеребец Рио продержится в скачке, а ее с ребенком кто-нибудь возьмет к себе в седло не уйти.
Решение пришло само.
За хлев! крикнула
женщина, надеясь, что ее услышат те, кому этот крик предназначался. Прячьтесь за хлев!..
Спустя мгновение, расхристанная, простоволосая, с ребенком на руках, она уже бежала навстречу преследователям.
Чортопхаек оказалось две, и передняя ее едва не задавила.
Панове! Панове черкасы!
Кони с ржанием заплясали на месте, сдерживаемые умелой рукой, и женщина увидела всадников (двух? трех?..), что скакали следом.
Панове черкасы! Спасите! Вон они, ироды клятые, вон туда поскакали! Мамку мою, мамку старенькую, стрелить хотели Бровка затоптали спасите! Они там, там ховаются!
Не врешь?!
Христом Богом клянусь! вовремя вспомнилась местная присказка, не раз слышанная здесь от кого угодно, начиная кухарем и заканчивая сердюками; разве что пан Станислав и Юдка обходились иными словами.
И рука женщины еще раз указала куда-то в черный провал между хатой и хлевом.
Ну, баба! Вот это баба! Хлопцы, а ну!..
Пан есаул, на чортопхайке не пройдем!
Бес с ней!.. Зараз вернемся!
Черкасы прыгали с брички, досадливо швыряя на дно разряженные в бою пистоли и булдымки-короткостволки; кривые клинки шабель скупо взблескивали, покидая ножны. Всадники ринулись первыми; пешие от них почти не отставали.
Трое черкасов с последней брички слегка замешкались. Молодой парень, правивший упряжкой, лихо соскочил на землю, набрав полные сапоги снега; от души хлопнул Сале по плечу.
Эх, баба! Спаси тебя Бог! Ну, баба
Он вдруг замолчал, тяжело, со свистом, дыша.
Взгляд его уперся в сверток на руках женщины.
В суматохе портьера разошлась, и на парня смотрели узкие глаза от переносицы до самых висков.
Шестипалая ручка цепко держала скомканную ткань.
Баба!.. да у тебя ж чорт в пеленках слышь, баба
Сале Кеваль, прозванная Куколкой, улыбнулась оторопевшему черкасу и шагнула вперед.
Блудный каф-Малах, исчезник из Гонтова Яра
Плодов осталось едва-едва, но эти последыши держались изо всех сил. Лишь на самой верхушке, забытый в шорохе вечной кроны, судорожно цеплялся за жизнь крохотный комочек, безнадежно съеживаясь на глазах. Дуновение ветра, касание крыла летящей мимо птицы, минута, другая и упадет, рассыплется прахом, перестанет быть
Я знал, что сплю и вижу сон. Раньше, когда я был самим собой, я не спал никогда не понимал зачем. Теперь же За ответ на этот вопрос зачем?! я заплатил необходимостью беречь свои скудные силы, как нищий собирает в горсть хлебные крошки.
Силы мне вскоре понадобятся.
Все, без остатка.
Откуда я это знаю? Откуда ветер знает, что если он стихнет он умрет? Ветер не знает. Он просто играет, летит, завывая, треплет ветки деревьев; ему никто не объяснял, что остановка, отдых это смерть для ветра Смерть? конец? отдых?.. Значит, я умер. Я научился спать, как смертные (сон близнец гибели, младший брат! может быть, поэтому бессмертные не спят?!), но что-то еще осталось от прежнего вольного каф-Малаха. Я чувствую, я пред чувствую; ибо еще недавно минуты-годы-века не имели для меня никакого значения, «здесь» означало одновременно и «сейчас»; «там» могло быть и «завтра», и «вчера».
А сейчас у меня отобрали «вчера» (оставив лишь память не извлечь, не вытащить, не уйти туда!), оставив лишь «сейчас» и «завтра». Вместо свободного «там» меня обрекли на вечное «здесь», и даже если я куда-то лечу золотой осой это все равно «здесь», только на несколько шагов левее или правее.
Левее, правее, выше, ниже
Убогие слова, тесные понятия.