И вздрогнул, потому что среди собравшихся был и Оксанин отец.
Ты хлопец хороший, чумак. Батько твой был хороший мужик. Хоть в бедности, а на церковь жертвовал А за мать молись. Молись, Гриня И, чтобы грех не растить, чертененка надо того экзорцировать. Беса, то есть, выгнать обратно в преисподнюю Жив-то чертененок?
Жив, сказал Гринь, чувствуя, как мороз дерет по спине.
Дьяк скрипнул снегом, переминаясь с ноги на ногу:
Грех, Гриня.
Гринь сглотнул:
Знаю, что грех Что мне, не кормить его? Орет
Грех, повторил дьяк, глядя в сторону. Напасти на село пойдут Недород а то и вообще засуха. Как в тот год, когда твоих-то Бог прибрал. Помнишь?
Гринь и рад был забыть.
Кормилица-нива почернела тогда и пожухла; выехав на жнива, семья долго смотрела на мертвое поле. Отец бродил, выискивая хоть зернышко, плакал Зимой продали все, что было. Весной стали помирать двое Гриневых братьев, сестра, последним ушел отец, и не от голода даже от горя.
А в том году, Гринь не узнал своего голоса, какой был грех?
Дьяк посмотрел сычом:
Не все знать положено Может, тоже какая-то баба втайне бесененка прижила. Или девка с перелесником согрешила. Или еще что Столько народу повымерло страх Ты, Гринь, не сомневайся. Давай бесененка мы уж придумаем, как с ним
Убьете? тихо спросил Гринь.
Дьяк поморщился:
Не зыркай тоже, поди, не звери. Сказано эк-зор-цизм!
Слово было нехорошее. Каленым железом веяло от слова, железной цепью да горючим костром.
Гринь молчал.
Что смотришь, чумак? Люди собрались давай, неси чертененка.
Брат он мне, сказал Гринь и сам подивился своим словам.
Дьяк разинул рот:
Что-о?!
Гринь молчал, испугавшись.
Ты, чумак ты смотри. Дело серьезное. Коли недород случится тогда уж бесененка жечь поздно будет Дождешься, что хату тебе подпалят. Вместе со всем Слышишь?
Гринь сглотнул:
Никак угрожаете мне?
Дурень, дьяк сплюнул. Дурень, дурень Дурень! Грозить тебе Против села пойдешь? Против совести пойдешь? Твой же батька в могиле перевернется хоть и так уже, поди, переворачивается Дурень!
Народ в конце улицы переговаривался все громче. Подступал ближе Гринь увидел среди соседей уже и Касьяна, и Касьянового отца, который о чем-то толковал с отцом Оксаны.
Подумать надо, сказал Гринь шепотом.
Думай, неожиданно легко согласился дьяк. Знаю, хлопец ты умный и придумаешь хорошо. Как придумаешь, приходи. А не то, гляди, сами к тебе придем.
Гринь повернулся и ушел в дом не попрощавшись, против вежливости, не поклонившись людям.
Ему смотрели вслед.
Брат.
Гринь всегда был старший, самый старший, братишки ковыляли по двору, сестра орала в корзине, родителей не было весь день, надо было качать и баюкать, до хрипу орать колыбельные, вытаскивать неслухов из собачьей будки, вытирать сопли, лупить хворостиной, снова вытирать сопли, утешать В сердцах отлупив меньшого братишку, Гринь уже через несколько минут раскаивался, ему жаль становилось маленького, ревущего и несчастного, он с трудом поднимал брата на руки, тот обхватывал его за шею и тыкался мокрой мордочкой в щеку.
А вот сестру Гринь не любил. Она всегда орала и мешала спать и выплевывала «куклу», едва Гринь пытался заткнуть ей рот. «Люли-люли!» выкрикивал он и качал колыбель так, что дите едва не вываливалось наружу. «Люли-люли Замолчи, а то задушу!»
Потом все забылось. И вспомнилось в тот день, когда сестру хоронили она первая не выдержала голода, с малолетства худая была и болезная
Гринь обнаружил, что
стоит посреди комнаты с ребенком на руках. И малыш гукает, пытаясь потрогать Гриня за усы. И чертененок теплый, и очень похож на мать, вот если бы только не ручки эти, четырехпалая и шестипалая.
И медальон с золотой осой.
Люли-люли, прилетели гули что мне с тобой делать что мне с тобой делать
Он ходил и ходил по комнате, раз за разом повторяя свой вопрос, и от частого повторения слова его превратились в лишенные смысла звуки. Младенец не отвечал пригрелся, заснул у братца на груди; Гринь уложил его в корзину, пристроил сверху вышитый матерью полог.
Долго сидел на лавке, свесив руки между колен.
Потом встал, оделся, взял шапку и пошел к Оксане.
Гриня, против ожидания, пустили в хату. Оксанины сестры шушукались на печи, Оксана стояла в сторонке и ковыряла на печи известку хотя рано еще, завтра будет ковырять, когда сваты придут.
Гринь присел на уголке стола. Оксанины родители сидели на лавке плечом к плечу почти одного роста, оба сухощавые, суровые, со складками у бровей.
Откажите Касьяну, сказал Гринь.
С какой радости?
Сам сватов пришлю.
Что за горе! в сердцах сказала Оксанина мать. Извел девку, истомил И деньги уже есть только куда дочь отдавать в хату, чортом отмеченную?!
Бесененка выкинь, тяжело проговорил отец. Попа позови, пусть покадит и все что надо прочитает. Коли пообещаешь, что завтра же откажем Касьяну.
Оксана уткнулась в печку лбом. Так и замерла, не глядя ни на кого.
Обещаешь, чумак? Чтобы завтра же
Гринь молчал.
А нет, так убирайся! внезапно разозлилась Оксанина мать. Душу тянуть из девки чтобы ноги твоей не было!
Он пообещает, сказала Оксана, и по голосу ее было ясно, что она с трудом сдерживает слезы.